Новейшая оптография и призрак Ухокусай - Игорь Мерцалов Страница 21

Персефоний отсутствовал часа полтора. Возвратившись, он застал Сударого в лаборатории за изготовлением новых оптопластин. В халате и перчатках, Непеняй Зазеркальевич осторожно, держа пальцами за края, доставал из кюветы очередной стеклянный прямоугольник.

— Ну как? — спросил он, закрепил пластину в раме сушилки и только потом обернулся.

— Представьте себе, модный юноша согласился. Бледен был страшно, губы кусал, но потом вскричал, что ему все равно, и согласился.

— Родные не пытались его отговорить?

— Родные ничего не знают.

— Как так?

— Да уж как-то так, — развел Персефоний руками. — Увольте от попыток объяснить тайны отношений между разумными. Как весь город узнал о предстоящей дуэли? Я-то, конечно, на личность нового склада грешу, но, объективно говоря, одному юнцу, которого половина спросончан не станет слушать и на которого другая половина вообще смотреть не желает, такая информационная атака не под силу.

— Итак, Залетай Высокович твердо намерен драться.

— Не то слово. Он скорее умрет, если не выйдет на дуэль. Боюсь, как бы его не убила ваша шутка.

— Ты говоришь так, будто он подцепил бешенство или какие-то зомбирующие чары.

— Хуже, Непеняй Зазеркальевич. То и другое хоть с трудом, да лечится, но над Пискуновым-Модным довлеет общественное мнение. А вот оно не лечится. Никак.

В половине второго пополудни к крыльцу сударовского дома подкатила извозчичья пролетка, следом снизился и завис над тротуаром ковер-самолет. Сударый с Персефонием принялись грузить на ковер оборудование: «Зенит» и «Даггер-вервольфину», кофр коричневой кожи с пластинами, треноги, вспышку… За этим занятием и застал их кортеж из трех карет с гербом города на дверце каждой.

Из экипажей вышли Немудрящев, деловитый и сосредоточенный, двое полицейских приставов, один из которых был человеком, а другой волколаком, и еще пять или шесть разумных чиновничьего вида.

С неудовольствием поглядев на погрузку, глава магнадзора приблизился и объявил:

— Господин Сударый, вынужден прервать ваши занятия. В мое ведомство поступила жалоба на вас, так что мы вынуждены осуществить проверку. Вот предписание…

— Прекрасно, господа, однако я спешу.

— Куда, позвольте поинтересоваться? На речной вокзал или на железнодорожный?

— Нет, на главную площадь.

В это время Вереда как раз вышла на крыльцо, чтобы повесить на дверь табличку следующего содержания:

«ГОСПОДА! АТЕЛЬЕ ВРЕМЕННО ЗАКРЫТО ПО ТЕХНИЧЕСКИМ ПРИЧИНАМ.

ПРИНОСИМ ИЗВИНЕНИЯ ЗА НЕУДОБСТВО».

— Перестаньте паясничать! — воскликнул Немудрящев. — По каким еще техническим причинам?

— Если быть точным — по причине невозможности присутствовать одновременно в двух местах: в ателье и на площади.

— Вы никуда не поедете! Мы проведем досмотр на предмет запретных чар…

— Разве я возражаю? Проходите, пожалуйста, Вереда Умиляевна вам все покажет. Вереда, будь добра, подойди! Эти господа будут проводить у нас обыск, пожалуйста, помоги им.

— Но как же вы собираетесь ехать, когда мы…

— Я вам совершенно доверяю, Добролюб Неслухович, — перебил его Сударый, идя к пролетке.

— Вы никуда не поедете! Задержите его!

Приставы шагнули к Сударому, но тот быстро ответил:

— В данный момент никакие обвинения мне не предъявлены, значит, я остаюсь свободным гражданином и вправе делать то, что считаю нужным. Свой дом оставляю в вашем полном распоряжении, а сам отправляюсь по делам. Гони! — крикнул он извозчику, вскакивая на подножку.

Возница, седой человек, тяжко вздохнул и неторопливо тронул с места, однако вопреки его ожиданиям ни свистка, ни окрика сзади не донеслось, а ковер-самолет, плавно поднявшись сажени на две с небольшим, промелькнул над головой и слышно было азартное: «Э-эх!» — пилота. Извозчик щелкнул кнутом:

— Н-но, шевелись, тягомотная ты животина!

Возница даже не оглянулся: застарелая неприязнь к ковролетчикам заставила его забыть о трепете перед служителями закона.

Персефоний между тем умерил пыл летуна, и тот позволил пролетке догнать себя. Свесившись через край и придерживая рукой сомбреро, упырь крикнул:

— Как вам удалось заморочить ему голову, Непеняй Зазеркальевич?

— Я просто сказал правду! — ответил оптограф.

— А вы не такой тихий человек, каким кажетесь, — улыбнулся Персефоний. — Возможно, из нашего предприятия что-нибудь да выйдет.

Главная площадь Спросонска лежала у порога утесоподобной городской управы, с одного торца изливаясь на Пожарскую улицу, а с другого прикрываясь густым сквером, — туда-то, под узорную сень голых ветвей, и подкатила пролетка, рядом замер ковер-самолет. Заплатив перевозчикам часть денег, Сударый с Персефонием принялись разгружать оборудование. Расчехляя штатив, упырь вынул и благоразумно припрятанные вместе с ним рапиры.

Главная площадь отчего-то никогда не была у горожан любимым местом прогулок — должно быть, из-за помпезности управы, которую архитектор явно скроил по столичным лекалам. Даже сквер, вполне уютный, посещался немногими, тем более в такую погоду. Однако сегодня спросончане изменили своим привычкам и усердно прогуливались по площади, повыше поднимая воротники и закрывая щеки от порывов пронизывающего ветра.

А вот полиции не было совсем, только в отдалении маячила тень городового. Сударый сперва удивился, потом догадался: никто из стражей порядка попросту не поверил в дикий, по существу, слух — если, конечно, слух до них докатился.

В первую минуту на оптографа и его помощника никто не смотрел, но их деловитая активность быстро привлекла изумленное внимание горожан. Добавил интриги и Немудрящев, с грохотом подкативший в служебной карете. Сударый быстро двинулся ему навстречу и прошептал, не давая рта раскрыть:

— Милостивый государь, неужели вам так нужен скандал? Если нет — извольте вести себя тихо.

Уже не оборачиваясь, он вернулся к Персефонию. Они вместе установили «Зенит», так чтобы ряд деревьев создавал перспективу, уходящую вправо, а «Даггер-вервольфину» — под тем же углом с другой стороны. В нескольких шагах от каждой камеры упырь разместил вспышки.

— Кажется, мы сумеем обойтись естественным освещением, — сказал Непеняй Зазеркальевич, поглядев на почти расчистившееся небо. — Но все же подстрахуемся.

Он вставил в «Зенит» кассету с пластиной и заметил краем глаза, как расступается собравшийся вокруг народ. По площади с высоко поднятой головой шествовал модный юноша. В студенческой фуражке и шинели (опять нараспашку), с небрежно намотанным голубым шарфом, он шагал, открыто неся на плече две рапиры в ножнах. Рядом с ним, исподлобья поглядывая по сторонам, двигался другой юноша, сутулый и очень болезненного вида, вероятно, тот самый студент-медик.