Слимп - Михаил Бабкин Страница 21

– А ты что, в зерне колос можешь увидеть? – рассмеялся медальон. – Заклинания – это причина действия, а не само действие! Скрытый источник возмущающих факторов, которые и формируют необходимые изменения реальности. Я имею в виду заклинания, написанные в книге. К комплексным это, кстати, тоже относится.

– Как-то ты круто загнул с объяснением, – уважительно сказал Семён. – По-философски прямо-таки. Заумно.

– Разве же это заумно, – возразил польщённый Мар. – Один из моих хозяев был философом. Вот уж кто умел говорить так, что порой сам себя не понимал! Приспичило ему как-то в сортир, на центральной улице. Страсть как приспичило. А единственная уличная кабинка оказалась занята. И как после оказалось, тоже философом. Они, мыслители, очень любят думать, сидя на горшке…

Семён слушал историю, похохатывая в неожиданных местах – Мар рассказывал хорошо, в лицах, – и не забывал посматривать по сторонам. Особенно в сторону леса, откуда изредка доносились истошные обезьяньи вскрики и глухое, приглушённое расстоянием рычание. И невольно старался держаться подальше от леса, постепенно сойдя с твёрдой почвы на жёлтый пляжный песок.

– …и тогда у них завязался спор о том, что первично: еда, растущая из унавоженной земли, или дерьмо, которым унавоживают ту землю, из которой растёт та еда. А так как моего философа подпёрло до невозможности, а его собеседник и не думал выходить из кабины, то спор у них получился крайне горячий и непримиримый…

Ярко-синее пятно, выпуклой кляксой разлившееся над песком, Семён приметил издалека. Поначалу он подумал, что это выброшенные на берег местные водоросли, но, подойдя поближе, увидел, что ошибся. Это были не водоросли – синее пятно было прозрачным и походило на линзу, брошенную на песок выпуклой стороной вверх; песок под линзой был зелёным-презелёным. Как молодая трава.

– …и тогда судья неожиданно сослал нас в Исправительный Мир, – воодушевлённо закончил свой рассказ Мар. – И всё потому, что мой философ не мог внятно объяснить на суде, из-за чего он, собственно говоря, настолько взбеленился, что выбил дверь в сортире и швырнул пострадавшему в морду своё собственное дерьмо. Так что горе от ума – понятие не иносказательное.

– Да-да, – рассеянно согласился Семён. – Кстати, о неожиданностях. Ты что-нибудь видишь на песке, вон там, – парень указал рукой. – Синее такое. С зеленью.

– Ни синего, ни зелёного не вижу, – уверенно сказал Мар. – Э, да ты что-то волшебненькое углядел! Пошли посмотрим поближе. Руками только не хватайся сразу, а то будет как в прошлый раз. Ещё прибьёт ненароком.

– Не учи учёного, – ответил Семён и направился к занятной кляксе.

Вблизи клякса оказалась заревом, пробивающимся из-под песка. Нормальным колдовским заревом, очень ярким и очень насыщенным. Семён обошёл его по кругу, осторожно потрогал пальцем, но ничего особенного не произошло, – так, лишь слегка закололо в подушечке.

– Будем копать, – решил Семён, – оно под песком где-то.

– Что – оно? – полюбопытствовал Мар.

– То, что светится, – Семён принялся разгребать песок, отшвыривая его горстями в сторону. Скоро песок повлажнел, копать стало труднее, но и зарево заметно усилилось.

– Был такой случай, – пыхтя, сказал Семён, помогая себе вместо совка большой золотой монетой, вынутой из кошелька, – одна тётка вот так точно копала-копала и целый инопланетный космический корабль раскопала. Древнюю летающую тарелку. А потом сама в инопланетянина превратилась. Докопалась…

– Инопланетяне – это кто? – деловито поинтересовался Мар. – Колдуны?

– Что-то вроде того, – согласился Семён. – Но это не на самом деле было. Фантастика это. Сказка.

– Нет, ну почему же сказка, – Мар похмыкал. – Вот, например, прыгалки чужих… Те, круглые, которые по небу летают – ты их ещё видел вместе с дипломатическим пузырём… так у них одно из охранных заклятий как раз для таких случаев предусмотрено. Ежели, при перелёте из мира в мир при помощи той прыгалки, все чужие в ней вдруг возьмут и ненароком помрут, и, значит, управлять ею больше будет некому, так это заклятье обязательно кого-нибудь из местного населения в чужого превратит. Тыщу лет ждать будет, но дождётся! Переделает, зараза, так, что родная мама не узнает. Чтобы прыгалку в родной мир вернул. Жадные они, сволочи, эти чужие… У них даже магия чужая, – зло сказал медальон. – Техническая. Вредная. Только с прыгалками и могут из мира в мир путешествовать. Слушай, бросай копать! А вдруг и впрямь под песком чужая хреновина лежит? Летучая тарелка по-твоему.

– Это не тарелка, – сказал Семён, – это… – и с натугой выдернул из песчаной ямы чёрную пузатую бутыль, обмазанную смолой: горлышко сосуда было запечатано большой сургучной печатью, от которой и шло сияние. Семён встал на ноги и легонько встряхнул бутылку – внутри неё что-то тяжело переместилось.

– Ха, вино! – обрадовался Мар. – Древнее! Это здорово. За древнее вино знатоки очень хорошо платят! И золотом, и заклинаниями, по выбору. Вот мы транспортное заклинание себе за бутыль и выторгуем. Полезная находка. Поздравляю. Конечно, можно такое заклинание и на хранилищное золото выменять, но на вино, случается, охотнее клюют.

– И часто бутылки такими колдовскими печатями опечатывают? – Семён пощёлкал по сургучу ногтём.

– Впервые вижу, – честно сказал медальон. – Наверное, очень ценное вино. Вот и опечатали. Чтобы в уксус не перешло.

– Сейчас попробуем, какое оно ценное, – пообещал Семён, ковыряя пробку монетой. – Сдаётся мне, что вовсе не вино внутри. Сдаётся мне… – и, отколупнув печать, с хлопком выдернул пробку.

Из бутылки донёсся заунывный речитатив:

– …и, будучи в здравом уме и твёрдой памяти, учитывая все предыдущие свои обеты, в этот раз я клянусь лишь в том, что тот, кто освободит меня, будет предан смерти. Мной. Лично… О, уже откупорили! Давно надо было так поклясться.

– Тыкай пробку взад! – завопил Мар. – Это джинн!

Но воткнуть пробку назад Семён не успел – с реактивным воем из сосуда вырвалась струя бурого дыма; бутылка вылетела у Семёна из рук и стала носиться над берегом как крылатая ракета, то и дело тыкаясь в песок донышком.

– Не было печали, – расстроился медальон, – так хорошо шли, истории друг дружке рассказывали. А теперь с джинном воевать придётся! Слышал, что он сказал? Что убивать своего освободителя будет. То есть тебя. Эх, докопался. Как твоя тётка-дура…

Между тем дым собрался в бурое облако, из которого быстренько слепился невысокий длиннобородый старичок в грязном тюрбане, засаленном халате и остроносых дырявых туфлях на босу ногу. Старичок сильно покачнулся, вдохнув свежего морского воздуха, но устоял на ногах, кашлянул и, приняв угрожающую позу – скрещённые на груди руки, одна нога вперёд, глаза вытаращены донельзя, – дрожащим фальцетом заголосил:

– Ты, посмевший освободить меня! – голос у старичка сорвался на визг: джинн удивлённо смолк, тихонько покашлял.

– Ты, посмевший освободить меня, – тоном ниже и не так надрывно сказал старичок и склонил голову, прислушиваясь к собственному голосу. – У тебя, который освободил меня, есть зеркало? – совсем тихо спросил старик, ощупывая своё лицо. – Дай скорее.