Проходящий сквозь стены - Александр Сивинских Страница 21

— Спасибо, — сказал я, принимая у нее все еще дергающего конечностями беса. Посмотрел на бейджик и добавил: — Анна Антоновна.

— Вообще-то, вход в магазин с собаками категорически запрещен, — строго сказала она, ероша Жерару шерсть между ушами. — Вы должны были видеть сообщение на дверях. Штраф — пятьсот рублей.

— Так то с собаками, — сказал я. — А это кто? Это ж чудовище мелкое. Монстр какой-то термоядерный. Катастрофа хвостатая. Про мелких чудовищ в сообщении, между прочим, ничего не сказано.

— Это самое…— подал голос забытый всеми попугай, зазвенев своими ключами, точно дурак из ярмарочного балагана — бубенцами колпака. — Девушка… Мы с вами еще не…

— Долли, — сказала Аннушка, обращаясь к одной из подошедших умиляться Жераровой внешности девушек-продавцов. Долли своей мордашкой, хранящей чуточку испуганное выражение, и мелкими кудряшками удивительно походила на хорошенькую беленькую овечку. Я поневоле стрельнул глазами окрест: не найдется ли поблизости овечки-близняшки. Не нашлось. Впрочем, полное имя девушки по сообщению нагрудной нашивки было Долорес. Долорес Кудряшова. — Долли, поговори, пожалуйста, с этим господином, — попросила Аннушка Кудряшову-в-кудряшках. — Дело в том, что мне срочно нужно определить, стоит ли штрафовать этого молодого человека…

— Которого, между прочим, скучные документы зовут Павлом, а друзья — Полем, — вставил я, широко улыбаясь.

— …Которого вдобавок зовут Полем, — с готовностью согласилась она, — за вход в наш мирный магазин с действующим термоядерным взрывом. И если стоит, то на какую сумму.

— В самом деле, — сказал я, интенсивно кивая. После чего (эх, была не была!) взял Аннушку под руку и мягко повлек в сторону. — В самом деле, разобраться необходимо. Причем спешно. Однако же и скрупулезно. — Я добавил вполголоса: — Может быть, мне еще премия полагается. За освобождение красавицы от не слишком приятного для нее общества чрезмерно привязчивого дура… хм… клоуна.

— Не уверена, что такие расходы предусмотрены в нашем бюджете, — возразила, улыбнувшись, Аннушка, но руку высвобождать не стала.

— Да бог с ней, с премией! — воскликнул я. — Разве ж я за презренный металл жизнью рисковал? Нет, нет и еще девятьсот девяносто восемь раз нет. Такое постыдное качество, как алчность, вашему покорному слуге категорически чуждо. Главное, что мне удалось проявить себя защитником и освободителем. Где-то даже героем. Паладином! Во все времена у самых прекрасных девушек к героям было совершенно особое отношение. Сейчас я с законным правом могу примазаться к славе всяких Робуров и Артуров.

— Настоящий герой — он, — сказала Аннушка, куколка моя, тормоша ликующего от ласки Жерара. — Кажется, это йоркширский терьер?

— Он самый.

— Вы не находите, Поль, что спасенная имеет право знать имя отважного пса?

Вот так всегда! Никогда не соревнуйтесь, люди, в умении завладеть вниманием понравившейся девушки с детьми и животными. Один черт проиграете.

— К сожалению, его настоящее имя, а вернее, кличка, записанная в метриках и дипломах, совершенно не произносима для человеческого языка, — сказал я печально. — Два десятка одних согласных, первая из которых «Ж». К тому же, если все-таки, сломав язык и завязав его морским узлом, кто-нибудь измудрится произнести эту кличку без запинки, прозвучит она довольно неприлично. С запинками — тем более. В переводе с древне-йоркшир-терьерского она означает, прошу прощения, — Блохастый. Если угодно, Вшивый. Ни ему, ни мне такой сомнительный оборот, разумеется, не нравится. Поэтому я зову его Жориком.

Жерар дернулся, как от укола иголкой в мягкое место, и укоризненно уставился мне в глаза.

— Видите реакцию, Анна Антоновна? Ведь все понимает. И признателен, признателен, первый друг человека…

— Аня, с вашего позволения. Кстати, лично я не вижу в его глазах признательности. По-моему, он чем-то недоволен.

— Не исключено, — поспешил я поддакнуть. — Капризная порода. Балованная.

— Дамская, кажется.

— Безусловно, Аня, безусловно! — с жаром согласился я. — Самая что ни на есть дамская. Но, заметьте, это сейчас. Раньше йоркширских терьеров злые капиталисты содержали на фабриках специально для того, чтобы рабочие вытирали о них замаслившиеся руки. Живая ветошь, представляете? К тому же сама себя чистит. Язычком, язычком. Жестоко, конечно, но зато очень удобно и крайне выгодно с утилитарной точки зрения. Их почти что не кормили. Смазки-то в те годы использовались все больше растительного да животного происхождения. Вот они и были сыты. Жили, естественно, мало…

— Ужасно! — пожалела Аннушка несчастных животных. — Но вы-то об него, надеюсь, грязные руки не вытираете?

— Что вы, Аня! Как можно…

— Тогда отчего такой странный — для мужчины (в голосе ее появились лукавые нотки) и паладина — выбор? Носить его всюду на руках, терпеть капризы. А порой, должно быть, и ощущать косые взгляды окружающих… Не лучше ли было завести собаку другой породы? Посолидней. Стаффорда, например. Тоже терьер.

— Понимаете, Аня (ах, как мне нравилось произносить снова и снова ее имя!), я ценю в животных прежде всего ум. И еще… как бы это выразиться… домашность, что ли. Бойцовые собаки, вроде того же Стаффорда, они, конечно, солидно выглядят, повышают престиж владельца, но мозгов у них… Это ж машины для убийства. А мыслящая машина, дорогая Аня, — абсурд. Кроме того, Жорик — он в некотором смысле подарок. А дареному кобелю, как и дареному коню…

— В некотором смысле? — с живым интересом переспросила Аннушка. — Интересно, как это может быть? Расскажите, Поль!

«Жорик» насторожил ушки. Ему тоже было любопытно, как я выкручусь и что наплету.

— О, это весьма занятная история! — принялся я самозабвенно врать. — Ведь я, Анечка (прошла Анечка, великолепно!), отчасти француз. По прадедушке. Соответственно, имею в далекой Галлии более-менее близких родственников. Иногда они вспоминают о существовании русского правнучатого кузена (или что-то вроде того) и скрепя сердце приглашают погостить недельку в Париже. По правде говоря, такое счастье выпадало мне всего дважды: первый раз в почти бесштанном детстве (это было давно и неправда), а второй — в прошлом году. Тогда-то все и случилось. Присматривать за взрослым мальчиком не в парижских традициях, поэтому я гулял по городу совершенно свободно. Благо кое-как умею изъясниться — ну, там: «мосье, же не манж па сие жур», «шерше ля фам» и тому подобное. Вот топаю я как-то по Монмартру, лижу мороженое «L'arc Triomphal» — «Триумфальная арка», как вдруг!.. Слышу вдруг в насквозь нерусской атмосфере мелодическое струение родных русских отборных, pardon, идиом и их неповторимых сочетаний. Причем звучат сии фразеологизмы на удивление интеллигентно и даже где-то изящно. Да может ли такое быть, спрашиваете вы, Анечка, недоуменным взглядом, и я решительно отвечу: может! Может. А почему? А все потому, что произносятся оные лексические па-де-труа — не в том, разумеется, смысле, что они на три голоса, а в том, что в три этажа — надтреснутым старушечьим голосом. И еще слышатся в голосе том отзвуки былого, допускаю, белоэмигрантского еще аристократизма, свободный стиль кокаиново-поэтических салонов Серебряного века и т. п. и т. п. Зачарованно иду на звук. Ну, так и есть: la vieille [19]— бабулька! Совершеннейший божий одуванчик. Вы, Анечка, видели когда-нибудь этих стареньких парижанок в кожаных мини-юбках, ботфортах, декольте и париках? Зрелище, признаюсь, для русского глаза, привыкшего к убогой сермяге отечественных пенсионерок, экстравагантнейшее, зато и незабываемое.