Краснокожий Пророк - Орсон Скотт Кард Страница 21

Белый человек слышал о зверях сновидения, которые являются в снах. Белый человек думает, что краснокожие уходят в леса и видят там сны. Глупые, непонятливые бледнолицые. Вся жизнь — это долгий сон, одно длинное сновидение. Ты засыпаешь в ту секунду, когда появляешься на свет, и спишь до тех пор, пока в один прекрасный день тебя не позовет зверь сновидения. Тогда ты идешь в лес — иногда достаточно сделать несколько шагов, иногда приходится идти на край света. Ты идешь, пока не встретишь зверя, который звал тебя. На самом деле этот зверь — не призрачное сновидение. Он пробуждает тебя от сна. Зверь учит, кто ты есть, показывает твое место на земле. После чего ты возвращаешься домой, очнувшийся от долгого сна, наконец проснувшийся, и рассказываешь шаману, матери, сестрам, каким был твой зверь сновидения. Медведем? Бобром? Птицей? Рыбой? Ястребом или орлом? Пчелой или осой? Шаман растолкует тебе все, и ты сможешь выбрать себе новое имя. А мать и сестры назовут твоих детей, неважно, родились они уже или еще нет.

Братья Лолла-Воссики давным-давно встретились со зверьми из своих сновидений. А мать его уже умерла, две его сестры ушли жить в другое племя. Кто назовет его детей?

«Я знаю, — сказал Лолла-Воссики. — Знаю. У Лолла-Воссики, у этого одноглазого, отравленного виски краснокожего никогда не будет детей. Но Лолла-Воссики найдет своего зверя сновидения. Лолла-Воссики проснется. Лолла-Воссики возьмет себе новое имя».

И Лолла-Воссики решит, жить ему дальше или умереть. Если черный шум и дальше будет звучать и пробуждение не научит его ничему новому, Лолла-Воссики пойдет спать в реку — пусть она унесет его в море, далеко-далеко от земли и черного шума. Но если пробуждение даст ему причину жить, останется черный шум или нет, тогда Лолла-Воссики будет жить — впереди его ждут многие годы выпивки и боли, боли и выпивки.

Каждое утро Лолла-Воссики выпивал по четыре глотка, каждый вечер отпивал из бочонка четыре глотка, после чего засыпал, надеясь, что, когда зверь сновидения разбудит его, он сможет спокойно умереть.

Однажды он вышел на берег чистой, прозрачной реки; глаза ему застилал черный шум, раскатами перекатываясь в голове. В воде стоял огромный коричневый медведь. Шлепнув лапой по поверхности, он подбросил в воздух какую-то рыбешку и, тут же поймав ее зубами, дважды чавкнув, проглотил. Но не еда привлекла Лолла-Воссики. Он заметил медвежьи глаза.

Один глаз у медведя отсутствовал, в точности как у Лолла-Воссики. Это заставило Лолла-Воссики задуматься, а не этот ли медведь его зверь сновидения. Но такого не могло быть. Белое сияние, зовущее его, по-прежнему светилось на севере, теперь переместившись чуть к западу. Поэтому медведь не мог быть его зверем сновидения, он был частью сна.

Однако он мог нести какое-то послание для Лолла-Воссики. Медведь оказался здесь, потому что земля захотела поведать Лолла-Воссики некую историю.

И вот что первое заметил Лолла-Воссики: когда медведь подхватывал рыбу когтями, он смотрел здоровым глазом, ловя блестки солнца на рыбьей чешуе. Лолла-Воссики был знаком с этой манерой, потому что сам наклонял голову чуть-чуть набок, как медведь.

А вот что второе заметил Лолла-Воссики: когда медведь вглядывался в воду, отыскивая плывущую рыбу, чтобы поймать ее, он смотрел вторым глазом, глазом, которого не было. Этого Лолла-Воссики не понял. Это было очень странно и необычно.

Но вот что последнее заметил Лолла-Воссики: когда он следил за медведем, его собственный здоровый глаз был закрыт. А когда он открыл этот глаз, река все еще расстилалась перед ним, солнце играло на ее поверхности, рыбки, выплескиваясь, танцевали в воздухе и вновь исчезали — но медведя не было. Лолла-Воссики видел его, только когда закрывал здоровый глаз.

Лолла-Воссики выпил из бочонка два глотка, и медведь пропал.

Вскоре Лолла-Воссики наткнулся на дорогу, проложенную белым человеком, и, ступив на нее, почувствовал, как она забурлила под его ногами, словно река. Течение дороги потащило его за собой. Он сначала споткнулся, но, удержав равновесие, выпрямился и с бочонком на плече зашагал туда, куда его вели. Краснокожие не любили ходить по дорогам белого человека — в сухую погоду их земля чересчур тверда, а в дождливую превращается в лед, да и колеи, оставленные колесами проехавших повозок, хватают за ноги, словно руки бледнолицего, ставят подножки, так и норовят опрокинуть. Но эта земля, как ни странно, была мягкой, словно весенняя трава на речном берегу, — только надо было идти в нужном направлении. Свет уже не сиял где-то впереди, он заключал в мягкие объятия, и Лолла-Воссики понял, зверь его сновидений очень, очень близко.

Дорога трижды пересекала воду — два маленьких ручейка и один поток, и над каждым из больших тяжелых бревен и крепких досок, с самой настоящей крышей, которой белый человек обычно украшал свои дома, был возведен мостик. На первом мосту Лолла-Воссики надолго задержался. Он никогда не слышал о таком. Он стоял там, где должна была течь вода, однако мост был настолько крепким и прочным, а стены его — такими толстыми, что он вообще не видел и не слышал воды.

Зато чувствовал ненависть реки. Лолла-Воссики слышал, как она злится, как ей хочется добраться до моста и унести его. «Таков путь белого человека, — подумал Лолла-Воссики. — Белому человеку обязательно нужно покорять, отнимать от земли принадлежащее ей».

И все же, стоя там, он заметил еще кое-что. Хоть огненная вода практически выветрилась из его тела, черный шум на мосту звучал значительно тише. Впервые за долгое время он расслышал зеленую тишину. Как будто этот черный шум отчасти исходил от реки. Как так может быть? Река никогда не держала зла на краснокожих. И вещь, созданная руками бледнолицых, не способна приблизить краснокожего к земле. Однако здесь он вновь ощутил зеленую тишину. Лолла-Воссики поспешил дальше по дороге; может быть, когда зверь сновидения разбудит его, он сможет это объяснить.

Дорога вливалась в широкие луга, на которых стояло несколько строений белого человека. И множество повозок. Стреноженные и привязанные лошади мирно паслись на мягкой траве. Слышались звон металлических молотков, стук вгрызающихся в дерево топоров, скрежет пил и прочие звуки, издаваемые убивающим лес бледнолицым. Город белого человека.

Но нет, не совсем. Лолла-Воссики остановился на краю луга. «Чем это поселение отличается от других городков? Чего здесь не хватает? Что я обязательно должен был увидеть?»

Частокол. Здесь не было частокола, не было крепости.

Но где же бледнолицые прячутся? Где запирают пьяных краснокожих и воров? Где складывают свои ружья?

— Поднимайте! Выше! Выше! — словно колокол, разнесся голос белого человека в плотном воздухе жаркого летнего полдня.

На поросшем травой холме, находящемся примерно в полумиле от краснокожего, стала подниматься странная деревянная штуковина. Людей, суетящихся вокруг, Лолла-Воссики не видел — их закрывал откос холма. Зато он видел огромный, сияющий свежесрубленной белизной деревянный каркас, поднимаемый шестами.