Ксерокопия Египта - Денис Лукьянов Страница 21

Профессор ткнул пальцем в изображение.

Рахат попробовал вытянуть шею, но суставы как-то странно хрустнули, и турагент решил довольствоваться картинкой издалека.

— Ээээ, насколько мне видно, это жрецы. Если я не ошибаюсь. Три штуки, да?

— Да-да! Все правильно, — Психовский гнулся так же легко, как кусок пластилина. — Но посмотрите вот на это.

Палец сдвинулся, указав на фигуру с птичьей головой.

— Не очень хорошо вижу… Похоже на какое-то божество.

— Да! А теперь, главный вопрос — почему жрецы копошатся вокруг божества?

— Символы, метафоры, ну, не буквально же, — Рахат хотел пожать плечами, но получилось не особо. Все-таки, этот коридор явно строили любители какого-то тетриса. — Может, пойдем дальше?

Психовский вздохнул, кое-как выпрямился и зашагал вперед, продолжая тираду размышлений:

— Снаружи были такие же изображения, но без прорисованных жрецов — просто с каким-то фигурками. Да здесь такие изображение повсюду — опять же, зачем нужно было тратить так много краски на обычную гробницу?

— Ну, может, это не совсем обычная гробница? — турагент решил коротко и ясно подвести итог болтовне своего компаньона.

— Тоже вариант. Но, может это все же храм? Вы не думали?

— Да какая разница.

— Ну, надо же решить, что писать в туристических программках: храм или гробница?

— Да зачем, — усы Рахата подпрыгнули. — Может, это вторичное использование? Ну, знаете, был завод, а стал музей. А тут — был храм, стал гробницей. Когда жрецы умерли. Почему нет? Тогда пишем в буклетиках сразу два пункта.

Профессор Психовский решил переварить полученную информацию, но несварение мыслей не давало этого сделать. Все как-то сильно смешалось в кашу — и единственным способом расставить факты на свои места было найти что-нибудь более вещественное, чем рисунки на стенах.

Песок под ногами шуршал и поскрипывал, и было в этом звуке что-то чересчур живое.

Архимедон чувствовал каждый шаг, каждое прикосновение, каждое шевеление жучка — но за многие годы он научился игнорировать эти ощущения, заглушать их, обращая лишь в глухие отголоски чувств.

Делать это намного проще, когда твое тело — несколько органов, бинты и песок.

Листья шумели в унисон с бурлящей водой, и все это сливалось в один спиральный звук, текущий так же бурно, как русло Амазонки. Эта естественная мелодия ручейком вливалась в уши, а оттуда попадала в голову — и выдворить ее было невозможно. Найдись энтузиаст с магнитофоном — и он записал бы это все, назвав «Природа. Музыка для расслабления».

Архимедон же игнорировал этот внешний шум. И дело было вовсе не в том, что уши его опоясывали туго затянутые бинты — отчетливо слышать это не мешало.

Просто Архимедон, как бы это сказать, абстрагировался. Впал в некое подобие транса, как это иногда делают тибетские монахи — но, в отличие от них, одной ногой сознания стоял в реальном мире, а другой было где-то за порогом.

— Они лезут все глубже и глубже, — голос Архимедона, и без того слегка приглушенный, теперь звучал словно бы из-под подушки.

— Ну и славно, — Эфа закинула ногу на ногу, раскинувшись на своем троне. — Будет, с кем пообщаться.

— Наша компания тебе уже надоела?

— Нет, просто мне интересно, как они выглядят. И что изменилось. В частности, изменилось ли то, чего я хочу. Ну, времени то много прошло…

— Ну, выглядят не лучше тебя, это уж точно, — загремел вошедший Икор, попутно поглядывая в еще не закаменевшие фрагменты зеркал. — А насчет изменений… почему-то мне кажется, что все осталось прежним.

Эфа как-то отреагировала на появление Икора, но Архимедон пропустил это мимо ушей — точнее, услышать он услышал, но просто дал словам вылететь прочь из сознания. Сейчас они были лишь ментальной шелухой, которая мешала сосредоточиться.

И чем больше он абстрагировался от мира здесь и сейчас, тем точнее рисовалась картина в сознании. Сначала это было словно отражение отражения, что-то непонятное, с размытыми контурами, которые сплетались и снова отражались.

А потом он увидел все, что хотел.

В этих кривых зеркалах бессознательного, отпечатках воображения, перед ним раскрылись далекие просторы горы Олимп, сменяемые подземным царством Аида, которое вливалось в мир мертвых Осириса, потом возносилось к далеким и разросшимся ветвям Иггдрасиля…

Он путешествовал по всем былым царствам и империям богов, по этим некогда полным сверхъестественной жизнью местам, где теперь остались лишь сухие, колючие и серые пустоши.

Перед ним открылись могильные камни — сотни, тысячи камней на огромном кладбище, которое словно плавали на волнах реальности, искрясь обрывками цветов и шипя эхами звуков.

Каждое надгробье было подписано. И только одно, огромное, возвышающееся над остальными, было голо — но на нем уже начинали проступать буквы…

Архимедон ощутил его присутствие. Он обвился вокруг этого надгробья и ждал.

— Не сомневайтесь, — не то чтобы сказал, а подумал он. Но подумал так громко, что мысль пролетела взрывной волной, и Архимедон услышал этот голос — казалось бы, сотканный из разных природных звуков, как и у любого другого бога. — Я чувствую запах… скорой смерти.

— Эй, Архимедон? Все в порядке? — слова Эфы и щелчки пальцем вернули его в настоящее. — Ты как-то надолго отключился.

— Я видел его, — отозвался Архимедон.

Икор и Эфа слегка оцепенели.

— Значит, время действительно пришло?

— Я не совсем понял…

— А что мы будем делать, — прервал драматический момент Икор, — с нашими гостями?

Архимедон вздохнул и хлопнул в ладоши.

— Хотеп! Хой! Встретьте мужчин, как полагается, — крикнул он так, чтобы голос разнесся по залам и был услышан теми, кем должен быть услышан.

— А ты так уверен, что это мужчины? — Эфа высунула змеиный язычок.

— Они ходят по песку, а где песок — там и я. Конечно, уверен.

И словно бы в подтверждение своих слов, Архимедон засунул руку под бинты и вытащил сердце, вслед за которым во все стороны разлетелись крупинки песка, очень поэтично осев на бьющемся органе.

Рахат всегда считал себя человеком довольно бесцеремонным в некоторых ситуациях и нисколечко этого не стеснялся — наоборот, он возводил это качество в ореол лучших, которыми может обладать турагент. Иногда приходилось смотреть на вещи — в особенности на древние святыни и артефакты — исключительно как на товар или очередной туристический аттракцион. Мешается стена этого старого храма? Ну, давайте снесем ее к чертовой бабушке — это же просто стена.

Но сейчас даже Рахат чувствовал себя невинным и пушистым белым кроликом, а Грецион Психовский в его глазах стал настоящим львом-вандалом, при этом точно вожаком прайда.