Пыль грез. Том 1 - Стивен Эриксон Страница 21

– Ты серьезно?

– Серьезно, Удинаас.

Фир Сэнгар пытался ударить этого тисте анди ножом в спину, стать слабой тенью Скабандари Кровавого глаза. Фир был очень непростым, однако Удинаас, при всех пережитых насмешках и издевках, при горьких воспоминаниях о временах рабства, не испытывал к нему ненависти. Благородством можно восхищаться даже издали. И Удинаас видел горе Трулла Сэнгара.

– Так о чем ты хочешь попросить?

– Отдай его мне.

– Что?

Тисте анди поднял ладонь.

– Не отвечай сразу. Я объясню, зачем это нужно. Расскажу, что грядет, Удинаас, и верю, что ты поймешь.

Удинаас почувствовал, что дрожит. И, слушая Силкаса Руина, ощущал, как твердая земля уходит из-под ног.

Вялость, размеренность этого мира оказалась иллюзией, удобной выдумкой.

А правда в том, что все скачет галопом, сотни тысяч булыжников несутся лавиной. Очень просто, правда ужасна.

Онрак наблюдал за двумя собеседниками. Разговор затянулся куда дольше, чем ожидал имасс, и его беспокойство росло. Ничего хорошего не выйдет, он был уверен. Услышав за спиной кашляющий рык, он обернулся и увидел, как в сотне шагов от него два эмлавы пересекают тропу. Массивные клыкастые головы повернулись к нему; звери смотрели настороженно, словно прося разрешения, – но по неуверенной поступи и поджатым обрубкам хвостов было ясно, что они отправляются на охоту. Виноватое выражение казалось таким же инстинктивным, как и агрессия в широко распахнутых глазах. Они уходят, может, на день, а может, на несколько недель. Идут убивать – близится зима.

Онрак снова обратил внимание на Удинааса и Силкаса Руина и увидел, что они уже идут к нему, бок о бок; имасс ясно видел, что Удинаас упал духом, что он просто в отчаянии.

Нет, ничего хорошего не выйдет.

Он услышал за спиной шуршание: эмлавы достигли места, где могут скрыться с глаз Онрака; звери стремились избежать его возможного внимания. Но он и не собирался запрещать им что-то. И никогда не запрещал. Тупые звери не могли этого понять.

Захватчики вливались в это владение темным приливом, как авангард легионов хаоса. Изменение окрашивало мир в кровавые тона. А ведь все имассы желали только мира, подтвержденного простыми ритуалами жизни, безопасного и стабильного, полностью предсказуемого. Пламя и дым очагов, ароматы жареного мяса, корнеплодов, топленого костного мозга. Гнусавые голоса женщин, поющих, занимаясь простыми повседневными делами. Стоны и вдохи тех, кто занимается любовью, песни детей. Кто-то трудится над остриями из рога, кости или кремня. Кто-то стоит на коленях у ручья и обрабатывает шкуру полированным ножом или скребком, а неподалеку – небольшая яма в песке, где зарыты другие шкуры. Если кому-то пора помочиться, он присаживается над ямой и посылает струю вниз. Так обрабатываются шкуры.

Старейшины сидели на валунах и наблюдали, как в поселении все занимаются своими делами, и грезили о тайных местах и путях, открывающихся под гул голосов и бой барабанов, о кружащихся сценах на освещенном факелами камне в бурлящей ночи, когда духи расцветают всеми цветами радуги, когда орнаменты поднимаются на поверхность и медленно плывут в дымном воздухе.

Охота и празднества, собирательство и промыслы. Дни и ночи, рождение и смерть, смех и горе, сказания, повторяемые вновь и вновь; разум раскрывается, словно дар каждому в родне, каждому теплому знакомому лицу.

И только это, понимал Онрак, имеет значение. Любое потакание духам нужно для того, чтобы сохранить прекрасный мир, преемственность поколений. Духи предков стоят часовыми на страже жизни. Пряжа воспоминаний соединяла все воедино – очень крепко, когда воспоминания общие.

В поселении за спиной Онрака его возлюбленная подруга, Килава, отдыхает на груде мягких шкур; лишь несколько дней осталось до рождения второго ребенка. Поплечницы приносили ей деревянные чаши, полные жирных, вкусных личинок, еще дымящихся от раскаленных камней очага. И рожки с медом и пряным чаем из ягод и коры. Ее подкармливали постоянно и будут кормить до начала родов – ей понадобятся сила и выносливость.

Онрак вспомнил вечер, когда они с Килавой пришли в дом Сэрен Педак в том странном, разрушенном городе Летерасе. Когда Онрак узнал о смерти Трулла Сэнгара, это был один из самых тяжелых моментов в его жизни. Но предстать перед вдовой друга оказалось еще ужаснее. Глядя на нее, он ощущал, как внутри все пустеет; и он безутешно плакал, а потом – через какое-то время – поражался стойкости Сэрен, ее неестественному спокойствию, и говорил себе, что она, должно быть, переживала собственное горе в дни и ночи сразу после смерти ее любимого. Она смотрела на плачущего Онрака с печалью, но без слез. Она готовила чай со всей тщательностью, пока Онрак прятался в объятиях Килавы.

Только позже он ругал несправедливость, отвратительную бессмысленность смерти друга. А в ту ночь, пытаясь говорить с ней о Трулле – о том, что они вместе пережили с самого зарождения хрупкой симпатии, когда Онрак решил освободить воина от Острижения, – он снова и снова вспоминал яростные битвы, дерзкие противостояния, проявления умопомрачительного мужества, каждый раз все могло кончиться значительной смертью, геройским самопожертвованием. А Трулл Сэнгар пережил все, заслужил славу среди боли и потерь.

Окажись Онрак там, на залитой кровью песчаной арене, он прикрыл бы спину Трулла. У убийцы не было бы никакой возможности совершить грубое предательство. И Трулл Сэнгар жил бы, видел бы, как зреет его дитя в животе Сэрен Педак, с благоговением восхищался бы светом сосредоточенности на лице аквитора. Разумеется, мужчине не дано познать это чувство завершенности, ведь женщина становится кладезем преемственности, иконой надежды и оптимизма для грядущего мира.

Ах, если бы Трулл мог видеть все это – он заслужил это больше кого бы то ни было, после всех битв, ран, испытаний и бесконечного одиночества, которого Онраку не постичь, – после стольких предательств Трулл остался несломленным и отдавал себя без остатка. Нет, это совершенно несправедливо.

Сэрен Педак была добра и обходительна. Она позволила Килаве провести ритуал на безопасные роды. Однако она четко дала понять, что больше ей ничего не нужно, что это путешествие только для нее и сил ей хватит.

Да, женщины порой пугают. Своей силой, своей волей к жизни.

Как ни стремился Онрак быть сейчас рядом с Килавой, чтобы баловать ее подарками и вкусностями, любую такую попытку поплечницы встречали насмешками, а сама Килава – предупредительным рычанием. Он привык держать дистанцию, поскольку роды были уже близко.

Так или иначе он проникся симпатией к Удинаасу. К человеку, гораздо более расположенному к резким комментариям, чем Трулл, склонному к иронии и сарказму – этим оружием он владел лучше всего. Онраку по душе пришлось его сухое остроумие; более того, этот человек демонстрировал неожиданные достоинства в новой для себя роли отца – их Онрак подмечал и решил поступать так же, когда придет его время.