Петербургский рубеж - Александр Харников Страница 20

В салоне повисла тишина. Ошарашены были все: и Сандро, и наместник, и в первую очередь Ольга. С лица поручика морской пехоты соскользнула маска вежливой любезности.

— Поздравляю вас, ваше императорское высочество, это шаг не мальчика, но мужа. Я конечно же доложу адмиралу Ларионову, но не вижу каких-либо причин, которые могли бы воспрепятствовать вашему желанию. Попрошу вас прибыть на «Сметливый» за час до полудня, там вас осмотрит корабельный врач и сделает некоторые анализы.

— Я абсолютно здоров, господин поручик, — вспыхнул Михаил.

— Это стандартная процедура, — успокоил его Никитин, — без этого мы не сможем разработать для вас индивидуальный курс подготовительных тренировок. Уж поверьте, вылепить из вас настоящего морского пехотинца будет стоить немалого труда, и в первую очередь для вас самих. Легко не будет, это я вам обещаю. Не надейтесь на то, что вы и так всю жизнь в строю. Ваши навыки кавалериста вам почти не пригодятся. Но зная ваше упорство и желание, думаю, что шанс у вас имеется, — поручик морской пехоты пожал руку наследнику российского престола. — Думаю, что в старости я буду гордиться тем, что когда-то был вашим наставником. Честь имею!

— Честь имею, господин поручик, — ответил успокоившийся Михаил. — Думаю, что ни я, ни вы не пожалеем об этом решении.

Остаток завтрака прошел почти в абсолютном молчании, даже наместник стал вдруг молчалив и задумчив. Как грозовая туча, на хрупкий мир накатывались грозные события, только вот никто не мог сказать — какие именно…

25 (12) ФЕВРАЛЯ 1904 ГОДА, ПОЛНОЧЬ.

ТВЕРЬ.

ПОЕЗД ЛИТЕРА А.

Капитан Александр Васильевич Тамбовцев.

Вот так, с шутками и прибаутками, и доехали мы до Первопрестольной. Но в ней останавливаться не стали. Обогнув Москву по кольцу, наш поезд вышел на ветку, ведущую к Питеру, после чего бодро помчался к цели затянувшегося путешествия. Я стоял у окна и смотрел в ночную тьму. Почему-то вдруг вспомнилась поэма Некрасова, посвященная этой железной дороге. И слова:

Славная осень! Морозные ночи,

Ясные, тихие дни…

Нет безобразья в природе! И кочи,

И моховые болота, и пни —

Всё хорошо под сиянием лунным,

Всюду родимую Русь узнаю…

Быстро лечу я по рельсам чугунным,

Думаю думу свою…

Да, думы в голову лезут разные. Мы уже на финишной прямой. Еще немного, и мы в моем родном городе. Как там нас встретят? Не думаю, что плохо, но всё равно кошки скребут на душе.

Видимо, мое настроение передалось и Нине Викторовне. Она тихо подошла ко мне сзади и шепнула на ухо:

— Васильич, не волнуйся, всё будет хорошо! Ведь мы провалились на сто лет назад не для того, чтобы завалить свою миссию. Должна же быть во всем этом какая-то высшая справедливость!

Я покивал головой, соглашаясь со своей начальницей, и продолжал смотреть в окно. Поезд миновал Клин. Мелькнули тусклые станционные фонари, стоящий на перроне закутанный в башлык жандарм… И снова за окнами темнота. Опять вспомнился Некрасов:

Да не робей за отчизну любезную…

Вынес достаточно русский народ,

Вынес эту дорогу железную —

Вынесет всё, что Господь ни пошлет!

Вынесет всё — и широкую, ясную

Грудью дорогу проложит себе.

Жаль только — жить в эту пору прекрасную

Уж не придется — ни мне, ни тебе.

Отчего-то сжало сердце. Ох, и часто оно стало у меня шалить в последнее время. Вроде не старый еще, а вот…

Скоро Тверь. Здесь наш поезд постоит некоторое время в ожидании смены паровозов и проверки букс и колес. Бывал я и в советском Калинине, и в постсоветской Твери. Красивый город, и Волга в нем такая маленькая-маленькая, даже по ширине меньше нашей Невы.

Вот и бывший стольный город Великого княжества Тверского. Однако уже полночь. Поезд дал гудок и стал притормаживать. Перрон был пуст. Похоже, что к прибытию нашего «литерного» здешние полицейские и жандармы удалили всех припозднившихся пассажиров, дабы избежать каких-либо роковых случайностей. Да и лишние глаза, которые заметят нашу чудо-технику на платформах, тоже ни к чему.

Поезд остановился. Наши караульные уже привычно высыпали из своих теплушек и окружили состав. Постукивая молоточками по колесам и буксам, вдоль вагонов пошли осмотрщики.

Неожиданно на перроне появилась странная процессия. Впереди шел высокий и плотный мужчина лет пятидесяти — шестидесяти. Одет он был в долгополую медвежью шубу и купеческую шапку из бобра. За ним следовал жандармский унтер-офицер с большим чемоданом в руке. Сквозь оцепление эта сладкая парочка прошла легко, словно горячий нож через масло. Они явно направлялись к нашему салон-вагону.

— Нина Викторовна, к нам, кажется, гости, — негромко сказал я.

— Какие еще гости? — не поняла меня поначалу дремавшая в мягком кресле Антонова. Но тут же у нее сработал выработанный годами службы рефлекс. Наша бравая начальница мгновенно «навела резкость», и рука быстро скользнула в сумочку. Раздался едва слышный щелчок. Нина Викторовна сняла с предохранителя свой ПСМ. Я знал, что теперь в течение доли секунды она сумеет выхватить оружие и открыть огонь на поражение. Я погладил свою слегка оттопыривающуюся полу куртки. Мой ПМ висел на поясе в «облегченке». Достать его я сумею за пару секунд.

Словно из-под земли за нашими спинами выросла фигура старшего лейтенанта Бесоева. Он стоял, заложив руки за спину. И я был уверен на сто процентов, что в правой руке у него готовый к бою «стечкин».

Тем временем в тамбуре раздалось топанье. Незваный гость по-хозяйски сбивал снег со своих сапог. Потом послышалось вежливое покашливание, и в салон вошел уже освобожденный от шубы и шапки пожилой мужчина в партикулярном костюме. Но было видно, что ему привычней носить военную форму. Несмотря на его простецкий внешний вид, чувствовалось, что этот человек — начальник, причем большой.

— Господа, извините за столь поздний визит, — сказал незнакомец. — Но дела государственной важности заставили меня нарушить ваш покой.

Тем временем я лихорадочно вспоминал. Лицо этого господина было мне смутно знакомо. Вспомнил! Ого, вот так птица к нам прилетела! Считается с нами царь-батюшка, если прислал на ночь глядя такую важную особу…

— Ничего страшного, Евгений Никифорович, — сказал я господину в штатском, который обомлел, услышав мои слова, — служба есть служба… Господа, — повернулся я к своим спутникам, одновременно им подмигивая, — разрешите вам представить, — я снова повернулся к нашему гостю, — его превосходительство генерал-майор Ширинкин Евгений Никифорович, начальник Дворцовой полиции.

— Да, господа, — произнес пришедший в себя генерал, — не ожидал, не ожидал… Скажите, у вас меня до сих пор помнят?