Демон Декарта - Владимир Рафеенко Страница 20

Иван выскочил за дверь, с силой захлопнул ее за собой, посмотрел вправо и влево. Вокруг простиралась милая сердцу Шулявка. А за спиной высилась громадная дубовая дверь банка. Иван достал из кармана бумажник и пересчитал только что полученные деньги. Их было непривычно много. А впереди маячил новый заказ, и было ясно, что можно и даже нужно позволить себе немного расслабиться.

В дни получения гонораров Левкин чувствовал себя активно вовлеченным в процесс жизни. Именно поэтому выпивал, как бы бравируя этим. Находясь в подпитии, в последнее время регулярно посещал цветочную палатку, расположенную как раз на полпути из банка к снимаемой им квартире. В этой палатке он находил и цветы, и Соню, у которой и для которой покупал ее же собственную продукцию. В какой-то момент это уже стало традицией.

В этот раз он оказался вовлеченным в процесс жизни сильнее обычного и думал о том, что вот оно, счастье. И нужно брать его за несуществующие рога – характерное образование на головах у представителей семейств полорогих, вилорогих, носороговых, оленевых, а также и жирафовых. Внимание кинологам! Имеющийся у нарвала рог на самом деле таковым не является! В данном случае имеем бивень, который есть клык. Выпив в кафе два по пятьдесят, Левкин, выйдя на улицу, поежился, неопределенно улыбаясь.

Расстегнул плащ, медленно закурил, не без сиротского наслаждения впустил в себя осеннюю рябь и морок мира. Предчувствуя, что сегодня, вероятно, позволит себе это . По мере приближения к цветочной палатке Левкин существенным образом менялся. Походка становилась все более развязной, а выражение лица все более брутальным. Сейчас он внутренне походил на шулявских хулиганов больше, чем сами шулявские хулиганы. Внешне же напоминал слоника из мультфильмов Уфимцева и Шварцмана о тридцати восьми гениальных попугаях.

«Иван Павлович!» – Соня тихо, но очевидно обрадовалась его появлению. По внешнему виду и медленной его улыбке угадала, что сейчас он примется двусмысленно покашливать, развязно покачивая головой немного вниз и влево, делать губы трубочкой и покупать розы. Левкин понял, что она угадала. И ему стало от этого тепло и приятно.

«Соня!» – Иван стоял перед ней, легким покачиванием бедер демонстрируя, что флирт ему не чужд, как и зов плоти. (Ему, как и вообще всем представителям могучего рода Loxodonta africana. ) «Иван Павлович, – опять проговорила Соня, – Иван Павлович».

«Какие у вас сегодня цветы?!»

«Альстромерия, – Соня внимательно смотрела на Левкина, – антуриум, бромелия, ванда, гвоздика и герберы. Есть фаленопсис, но несвеж. Имеется гиацинт и агапантус. Хризантема в ассортименте. Лилия. Но я знаю, что вам нравятся розы». – «Да, – сделал губы трубочкой Иван, мне нравятся». – «Тогда вот, смотрите, Иван Павлович, Сноу Кэп, Капитано, Тунайт, Доломиты и Эвеланж Меджик. Кроме того, Куба Либре, Еллоу Ай и Аква Герл».

«А вот эти что же?!» – «Ой, ну что вы, Иван Павлович, они очень дорогие!» – «Дайте!» – Иван величественно махнул рукой. Соня выбирала и старательно упаковывала цветы, а Иван наблюдал за этим процессом. Затаив нетрезвое дыхание, изучал линии ее лица и тела. Она ему очень нравилась. Хотелось потрогать. Прикоснуться телом к телу, своей жизнью к ее жизни. Убедиться, что она есть. Что здесь. Что у нее кровь и плоть, зубы и лоб, живот и влагалище. Слезы под утро и озноб от холода. Смех от радости и улыбка от боли, запах из-под мышек, а также ношеные женские трусики, распространяющие к концу каждого дня совершенно непередаваемый аромат, невозможный у мужчин.

И маленькое личико, ароматное и горькое, как сердцевина абрикосовой косточки. Его можно будет прятать в ладони, внезапно подумал Иван, если ей вдруг приспичит слегка поплакать.

Нет, конечно, в его тяге к ней было много чувственного. Ведь секс Левкину, бесспорно, был нужен. Хоть с нарвалом, хоть с лемуром, хоть с молодым, в сущности, суккубом из магазина мужского белья на Крещатике. Что ж поделать, если так угодно Богу и янтарю? И никто в этом не виноват, уговаривал себя Левкин.

Он смотрел на Соню, и ему вдруг стало легко-легко, как никогда раньше. Она обернулась и протянула полтора десятка иссиня-черных роз, перевязанных простенькой белой лентой. Когда, шаркнув ногой, он отдал их ей обратно, в Сониных глазах появилось такая радость, что Иван даже испугался. Замялся, втянул голову в плечи. Она не могла, не должна была так радоваться. Женщины обычно этого не умели.

«Спасибо, Иван Павлович, – проговорила она и уткнула лицо в розы. – Ничем не пахнут. Разве только сладкой травой». – С тихой радостью пожала плечами.

Левкин ответил на ее улыбку и ощутил себя если не хозяином мира, то уж, во всяком случае, парнем, прочно укорененным в бытии, которому по праву принадлежат девушки, цветы, автомобили и либеральные ценности. Рябь не то чтобы заслонила собой желтоватую изнанку мира, но как-то так вписалась в нее, как-то так приладилась, что Иван чувствовал: сегодня их отношения с Соней должны перейти в следующую фазу.

Вручив цветы, Иван собрался сказать что-то единственно важное и нужное, напрямую касающееся природы и погоды, но неожиданно для самого себя просто пригласил Соню к себе в гости.

«Видите ли, я живу одиноко, – начал он, немного покачиваясь из стороны в сторону и не замечая этого. Запнулся и замолчал, будто пытаясь понять, что говорить дальше. Они какое-то время завороженно смотрели друг на друга, не имея понятия, что воспоследует за всем за этим. – А еще у меня имеется хороший коньяк», – наконец добавил Левкин скучным голосом и сделал губы трубочкой. «Я не пью коньяка, – спокойно ответила Соня, – но мы могли бы купить вина и пирожных. А еще мне страшно хочется горячего черного чая. И сахара, побольше сахара, пожалуйста, если вас не затруднит».

«Нет, не затруднит, – заверил ее Левкин. – Как можно, чтобы меня затруднила такая малость! Не затруднит, не зарундит, не ерундит, не эрудит, в конце концов, не затрындит и не вытрундит! – Он казался себе остроумным. – Ибо сладкое – это скрытая основа жизни. Представьте, я сам невыносимый сладкоежка. Перемещаясь из города в город, из квартиры в квартиру, из одних объятий в другие, от школы к школе, от педагога к педагогу, от студенческого коллектива до коллектива пятой бригады сто двадцать седьмого троллейбусного депо, я усвоил единственное незыблемое правило: ешьте сладкое! Пейте холодную газировку, коньяк с конфетами, херес, вино марочное и игристое, заедайте все это пахлавой, шоколадом, сгущенным молоком, какао-бобами, финиками, сыром тофу, мармеладом, фисташками и кунжутом в меду! Поощряется мясо и рыба, самогон и граппа, коньяк и медовуха, ликер и вермут. Травы, степи, настойки, попойки, случайные связи с презервативами и без них, неслучайные связи тем более без презервативов, без счета, без смысла, без кожи и рожи. Поза грустного миссионера, алебастрового аиста, одинокого волка и танцующего комара. Умоляю! Без паллиативов, пластмассы и пластика! Ешьте и пейте, спите и энтероколите все, что вам заблагорассудится себе энтероколоть!

Ведь что такое конфета? Ты кладешь ее в рот, чтобы изменить что-то в своей голове. Значит, в ней что-то не так. Что-то требует улучшения, апгрейда. А раз требует, так пожалуйста! Клади себе в голову конфету и меняй, меняй себя! Меняйте, покуда меняется! Мерцайте, покуда мерцается! Но в то же время помните, что у хороших мальчиков таких проблем нет».