Рецепт Мастера. Революция амазонок. В 2 книгах. Книга 2 - Лада Лузина Страница 20

— Могу удовлетворить твое любопытство, — прохладно сказала Катя, — благодаря тебе она оказалась в сумасшедшем доме. Вот только, — Дображанская перевела пристальный взгляд на Акнир, — Лиры у Ахматовой нет. Хоть судя по обширным дежавю, она несомненно была у нее в прошлой редакции.

— А позднее, в 30-х годах, — Акнир приняла Катин вызов на дуэль, ответив на ее пронзительный взгляд взором еще более остросверлящим, — Ахматова познакомилась с писателем Михаилом Булгаковым и передала Лиру ему. Тоже в прошлой редакций.

— Так он — писатель? — напряглась Катерина. — Он что-то написал? Про Понтия Пилата? Про злых и добрых людей… Я читала его?

— Когда-то мы все читали его. Все знали его имя.

— А почему мы перестали его знать? — поинтересовалась Чуб.

— Потому что он был любимым писателем вашей Маши, — объявила Акнир. Она встала с кресла и вышла на середину студийного кабинета. — Самым любимым… — повторила она. — Благодаря ему она стала первой из вас — благодаря бесконечной вере в описанный им ирреальный мир… Но поверив, что вам удалось отменить революцию, Маша поняла, что ее любимец ничего не напишет. Она сама изменила его судьбу. Изменила его обстоятельства… И тогда она отдала ему Лиру.

— Чтоб Лира помогла вскрыть его настоящую суть? Вместо обстоятельств, — поняла Даша. — Но где она взяла ее?

— Там, где ее закопала в юности Анна Ахматова — на Владимирской горке, — сказала Катя. — Маша выкопала ее еще в 1906 году, И тем самым по новой изменила будущее — свое, Ахматовой, Булгакова и наше с тобой. Ахматова не стала поэтессой. А он, видимо, так и не начал писать. Мы выросли, не зная писателя Михаила Булгакова.

— Но позвольте мне вернуться к моей внучатой прабабке, — Акнир приблизилась к Дображанской, присела на письменный стол, за коим восседала та. — Отпустив Лиру в мир, Персефона тоже вызвала ряд изменений. Цепь причинно-следственных связей, которые привели к революции.

— И из-за этого Катин Митя убил Столыпина. Только он его уже не убил. При чем тут теперь Лира? — озадачилась Чуб.

— Его убил другой обладатель Лиры, — объяснила ей Катя. — Не знаю почему, получив талисман, этот Булгаков бросил невесту, та решила покончить с собой. Этот инцидент спровоцировал смерть премьера. Переселившись сюда, мы изменили часть истории. Но это не изменило главного. Булгаков все равно получил Лиру — пусть раньше. Они с Ахматовой все равно познакомились. Украденные стихи все равно прозвучали. Столыпин умер. Революция произошла. Мы перелопатили все. Но изменили только нюансы. Будто человек и впрямь неспособен изменить замысел Божий.

— Я вижу, вы провели недурственное расследование, — посмурнела Акнир. — И слишком прониклись теорией Маши. Я не знаю, что замыслил ваш Бог. Я знаю лишь, что, желая осуществить пророчество о Трех, Персефона спровоцировала кровь Октябрьской и принесла в жертву 50 миллионов людей — только такой ценой вы могли появиться на свет. Она верила в предсказанье, верила — вы примирите Небо с Землей, зло исчезнет и мир станет совершенно прекрасен. Однако, осознав, какую кровавую цену она заплатила за вас и за ваше добро, она сломалась. И ушла. В монастырь.

— Зачем ты рассказала нам это? — спросила Катя.

— Чтоб вам было проще понять, почему 17 лет назад ваша Маша ушла в монастырь. Она не верит в перемирие Неба с Землей. Она поверила в вашего Бога. Уверовала, что, допустив революцию, он сделал добро. Хотя она и не знает, в чем тут добро — она ВЕРИТ. И наотрез отказывается отменять божий замысел. Но когда после октября 17-го года Киев превратится в горящую скотобойню, цена, которую она заплатила за свою веру, перестанет быть абстракцией, каждая смерть, которую она отказалась предотвратить, — станет ее виной. И она сломается. Люди неспособны принимать такие решения. Во всяком случае, с открытыми глазами. Маша уповает на свою слепую веру. Но, увы… Она — не слепа.

— Как она погибнет? — спросила Катя.

— Вы еще не поняли? Она покончит с собой. Вот почему единственный способ спасти ее — отменить революцию. Другого способа нет.

— Доказательства? — потребовала Катя.

— Держите, — Акнир протянула ей ключ. — Мой вам подарок. Ключ от всех времен. Лукьяновское кладбище. Любой день после июля 1919-го.

— И последний вопрос, — сказала Катя. — Что сталось с этим Булгаковым?

— Лира помогла осуществить его самую заветную мечту… Но ею оказалась не литература.

— Кем же он стал?

— Он станет врачом.

* * *

— Держу пари, он станет врачом!

Киевский Демон стоял за воротами собора святого Владимира. Он знал, Маша не сможет не прийти сюда. Сложив руки на груди, прислонившись к столбу, он ждал ее за оградой.

Семнадцать лет назад Стоящий по Левую руку дал младшей из Трех Киевиц подсказку, которую она так и не смогла разгадать.

Нынче его загадка показалась ей даже слишком простой.

«Быть может, вашу душу растопят цирковые развлечения?» — сказал он. Что ж тут неясного?

Когда пароход по имени «Киев» начнет бросать по волнам. Когда — как значится в «Белой гвардии» Михаила Булгакова — в здании женственного модернового цирка выберут «гетьмана» всея Украины… Когда вслед за гетманом придут петлюровцы, красные и кровь потечет из щелей всех домов, где будут пытать, убивать людей… Маша дрогнет. Растает.

Лжеотрок вошла во Владимирский собор, сделала шесть шагов от входа и оглянулась, чтобы взглянуть на почти забытую ею роспись над дверью — Архангел Михаил с весами в руках. Сейчас ей казалось, что грозный Архистратиг, хранитель вечного Города, взвешивает ее душу, решая, отправить Машу Ковалеву в рай или в ад?

Здесь, в недрах Владимирского собора, она не могла слышать Город, но звучавшие в ушах фразы из некогда самого любимого ее романа причиняли не меньшую боль:

«Ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана в крытую колоннаду между двумя крыльями дворца Ирода Великого вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат…»

Маша развернулась на пятках и пошла в трансепт собора. Там, на высокой стене, шел вечный Суд Пилата. Настенная роспись художников Сведомского и Котарбинского «Христос перед Пилатом» отображала ту самую крытую колоннаду между двумя крыльями дворца.

«В белом плаще… прокуратор сидел, как каменный…»

«Секретарь, стараясь не проронить ни слова, быстро чертил на пергаменте слова…»

У секретаря были седые волосы. Лицо Понтия — было волевым и печальным. Будто судил сейчас не он — судили его. И он заранее знал, что будет осужден — знание таилось в трагических тенях сжатого рта, в крупном подбородке, в неестественно напряженной правой руке.

Но отнюдь не желание взглянуть на свидетельство киевского происхождения «Мастера и Маргариты» привело Киевицу сюда. Кто знает, быть может, и не видел Булгаков фреску в соборе? А может, и видел… И правы те, кто утверждал, что Пилат, и Иисус, и Лысая Гора, где он распят, — срисованы с Киевского лысогорского пейзажа. И даже квартира Сатаны по улице Садовой на № 302-бис, где заправляет рыжая ведьма со шрамом на шее, — списана с реального киевского ада ЧК на Садовой, 5 (3+2!) и улицы Розы. А может, он просто угадал их… Угадал же он Провал на Малоподвальной, 13, не зря названной в его романе Мало-Провальной.