Выстрел в Опере - Лада Лузина Страница 20

— Логично. В институте. Я рада видеть тебя.

— Ты рада? — В словах не прозвучало вопроса — одна грусть. — Ты правда рада мне? Это возможно? Ты ж знаешь, кто я.

Вопрос появился:

«Можешь ли ты простить меня?»

— Я рада, поверь. Я так рада, что ты жив! — едва не заплакала Маша. — Я знаю, из-за тебя погибли двое. Но ты не совсем виноват… Кылына обманула тебя, использовала. А потом… Ты готов был пожертвовать жизнью ради меня. Но какое счастье, что тебе не пришлось жертвовать жизнью!

— Дай мне еще один шанс, — сказал Мир Красавицкий.

— Бери. — Маша мягко положила руку ему на плечо.

— Нам нужно поговорить. Мы можем поговорить с тобой здесь? — Он прислушался к ушераздирающим крикам.

А Маша смутилась — трусовато отдернула руку.

«Поговорить?»

В таких костюмах и галстуках мужчины обычно делают предложение.

— Нет. То есть да, — зачастила она. — Но не здесь. Нам лучше тихо уйти. И побыстрей. Иначе… — указала она рукой в сторону крика.

Миру не стоило попадаться на глаза ее матери!

На глаза Даше — тем паче!

Ковалева сильно подозревала: при виде воскресшего сатаниста Землепотрясная Чуб заорет в унисон с ее мамой, и не могла даже заподозрить, что будет, если два таких тайфуна сольются в один.

— Мне нужно собрать вещи, — заторопилась она. — Я сюда вряд ли вернусь. — Спотыкаясь на картошке, Ковалева поспешила к старому шкафу, в котором вековал век допотопный фанерный чемодан.

— А это твой отец? — Мир склонился над письменным столом, где под стеклом лежали открытки и вырезки, фотографии, картинки. — Вы с ним похожи.

Машу кольнуло. Больно!

Она подскочила к столу.

Старое-престарое фото: папа, мама, она, старший брат. Маша в растянутых детских трусах стояла на плечах у отца.

Стояла и не боялась — папа крепко держал ее за руки.

Приподняв пыльное стекло, дочь сгребла из-под него все, что там было, и бросила семейный архив в пасть чемодана.

— Это тоже брать? — Мир взял с кровати игрушечного Винни-Пуха.

— Бери.

Мишку папа подарил ей в шесть лет!

— И значки забирай.

Значки с эмблемами киевских фестивалей и олимпиад ей покупал папа — по ним Маша изучала историю Города!

Мир послушно снял со стены исколотый значками платок.

— И эту картинку, — наказала Маша. — И глобус. И тапочки… Это все он.

Папочка,

— быстро нашкрябала она записку взамен,

у меня все хорошо. Я тебя очень люблю. Я очень волнуюсь за тебя. Прости меня, пожалуйста.

Маша.

Она застыла с бумажкой в руках.

— Ее нельзя оставлять. Мама найдет ее первой и не отдаст папе. Она такая… Она не плохая. Просто очень упрямая.

— Я всю квартиру освящу! — несся из кухни голос Анны Николаевны. — Все солью посыплю. Ты сюда и зайти не сможешь, нечисть проклятая!

Из чего следовал безрадостный вывод: ведьм в Машином роду тоже не наблюдалось.

— Хочешь, я подкараулю твоего отца у подъезда и передам ему письмо? — сказал Мирослав.

— Ты, правда, можешь вечером подъехать сюда? Специально?

— Я сделаю все, что ты хочешь. Я же люблю тебя.

— Спасибо, — смяла опасную тему она.

Мир спрятал записку в карман.

— Что еще? — Она огляделась. — Ах да… Одежда. Конспекты.

В чемоданную пасть полетели нехитрые пожитки: свитера, футболки, колготки, тетради, книги, трусы.

— Ты поможешь мне спустить сумку через окно?

— Конечно. Я всегда буду тебе помогать. Я же люблю тебя. Можно я поеду с тобой?

— Куда?

— Туда, куда едешь ты. Я не буду тебе мешать.

Маша исторгла тягостный вздох.

* * *

Конечно же, Маша Ковалева заранее знала: влюбленный Мир Красавицкий будет мешать ей. На то и существует любовь, чтобы мешать людям жить! Но отказать влюбленному в нее насильственным образом она оказалась не в силах.

К тому же ее одногруппник бывал в круглой Башне, слыхал разговоры кошек и был готов к любым мистическим па.

К тому же никаких мистических па в планах Киевицы не намечалось.

— Я должна подготовиться к экзамену. Можем готовиться вместе. Даже лучше вдвоем! Мы друг другу поможем, — оптимистично солгала Ковалева.

— Я освобожден от всех экзаменов. Но буду рад помочь тебе чем-то.

Он смотрел на нее.

Взгляд свидетельствовал, насколько ему наплевать на все экзамены в мире, на мир, на все, кроме Маши.

И оптимизм Ковалевой тут же иссяк.

«А стоит ли идти на экзамен? Ольга Марковна опять согнется при всех…»

«Какой экзамен? Послезавтра Суд! Мы проиграем. И мне некуда будет идти. Зато я смогу пойти на экзамен. Если мы проиграем, Марковна уже не будет мне кланяться…»

«Жаль, что экзамен завтра, а Суд — послезавтра. Лучше б наоборот, тогда бы я знала, что, проиграв, могу хотя бы пойти на экзамен».

Колеблясь, студентка разложила на столе конспекты и книги. Пробежалась по экзаменационным вопросам. Разрезала бумажки-шпаргалки.

Взгляд Мира, убежденно-влюбленный, буравил ей спину.

— Не смотри на меня, — взмолилась она.

— Хорошо.

Мир достал из приглашающе распахнутого чемодана пачку снимков, сел на пол, принялся рассматривать их.

Искоса взглянув на него, Ковалева увидела: Мир смотрит на нее фотографическую — семилетнюю, с двумя куцыми косами.

— Ты здесь такая хорошенькая!

Маша, потянувшаяся рукой к очередному учебнику, быстро отдернула руку.

Хорошенькой она не была — ни теперь, ни в детстве. Зато была умной. И Машину умную голову посетил запоздалый, но логичный вопрос:

«А почему, собственно, он все еще любит меня?»

Он выпил Присухи. Присуха действует тринадцать часов. Прошло трое суток! Он должен был давным-давно отсохнуть и разлюбить.

Но не разлюбил.

«Выходит… любит на самом деле?»

— А когда выросла, стала настоящей красавицей!

Этого Маша вынести уже не смогла.

Мир Красавицкий, первый парень их группы, вот кто был настоящим — по красоте он мог бы поспорить даже с изумительной Катей.

Черные волосы. Черные брови. Надменный профиль. Глаза… Такие бездонно-огромные, похожие на темные колодцы глаза любил писать Миша Врубель.