Откровения - Мелисса де ла Круз Страница 20

Во времена детства Блисс ее семья жила в одном из техмегаособняков, что наводнили собою Ривер-Оукс, богатый пригород Хьюстона. Ихдом был живым воплощением техасского стремления к крайностям — двадцать восемьтысяч квадратных футов. Блисс часто шутила, что их дому требуется собственныйпочтовый индекс. Ей было неуютно в этом доме, и она всегда предпочиталадедушкино ранчо в глухом уголке Западного Техаса.

Несмотря на то что в их родословной имелись янки, семействоБлисс считалось аристократией Одинокой Звезды . Они делали деньги на нефти,крупном рогатом скоте и... ну, в основном на нефти. Ллевеллины любилирассказывать историю о том, как патриарх их семейства шокировал своюаристократическую родню, бросив Йель и отправившись работать на нефтяноеместорождение. Он быстро изучил местные тонкости, прикупил несколько тысячакров нефтяных полей и стал самым везучим нефтяным бароном во всем штате. ТеперьБлисс было любопытно, что же это было на самом деле — везение или вампирскиеспособности?

Форсайт был младшим сыном младшего сына. Дедушка Блисс,бунтовщик по натуре, после окончания пансиона остался на востоке, женился насвоей возлюбленной из Андовера, коннектикутской дебютантке, и вырастил сына всемейном доме на Пятой авеню, прежде чем невезение на фондовой бирже вынудилосемейство отправиться обратно в родной Техас.

Дедушку Блисс особенно любила. Он сохранил техасскийпротяжный выговор даже после долгой жизни на северо-востоке, и ему свойственбыл ироничный и дерзкий юмор. Он любил говорить, что его место нигде, а потомувезде. Дед тосковал по своей нью-йоркской жизни, но когда никто не захотелзаняться ранчо — все предпочли стеклянные метрополии Далласа или Сан-Антонио, —он впрягся и потащил семейный бизнес. Блисс очень хотелось, чтобы Пап-Пап былрядом. Ну что пользы быть вампиром, если тебе все равно приходится жить столькоже, сколько люди, а потом ожидать, пока тебя призовут на следующий цикл?

Блисс выросла в окружении множества кузин, и до того, какони переехали в Нью-Йорк и ей исполнилось пятнадцать, ей и в голову неприходило, что в ней есть что-то особенное или сколько-нибудь интересное.Возможно, она просто не хотела ничего знать. Ведь определенные признаки были,как она осознала позднее: намеки старших кузин на какую-то «перемену», чутьприметные смешки тех, кто уже был посвящен в тайну, постоянно меняющиесяотцовские секретарши, служившие, как теперь понимала Блисс, ему фамильярами.Девушке лишь недавно пришло в голову, насколько же это странно, что никто иникогда ни слова не сказал о ее настоящей матери.

Блисс не знала другой матери, кроме Боби Энн. У неесложились натянутые отношения с ее невзрачной, склонной к гиперопеке мачехой,которая выказывала Блисс всяческую приязнь и при этом совершенно игнорироваласобственного ребенка, единокровную сестру Блисс, Джордан. Боби Энн, со всеми еемехами, бриллиантами и нелепой манерой одеваться, из кожи вон лезла, стараясьзаменить Блисс мать, которой та никогда не знала, и Блисс не могла ненавидетьее за это. Но с другой стороны, и любить ее за это она тоже не могла.

Форсайт женился на Боби Энн, когда Блисс еще лежала вколыбели, а Джордан родилась четыре года спустя. Молчаливое и странное дитя: пухленькаяи нездорово бледная рядом с худенькой Блисс, нежная кожа которой была цветаслоновой кости; к тому же трудная в общении — не сравнить с легким характеромБлисс. И все же Блисс не могла себе представить жизни без младшей сестры, и,когда Боби Энн принималась дразнить или оскорблять собственного отпрыска, Блиссс неистовством кидалась защищать Джордан. Джордан же, со своей стороны, обожаласестру — ну, когда не насмехалась над ней. В общем, это были нормальныеотношения двух сестер: множество мелких ссор и перебранок при верной и прочнойвзаимной привязанности.

«Но отчего-то самые важные вещи в жизни зачастуювоспринимаешь как нечто само собой разумеющееся».

Так подумала Блисс, когда через несколько дней после показамод она взяла такси и отправилась в самую дальнюю часть Манхэттена. Она велелаводителю ехать к Колумбийской пресвитерианской больнице.

— Вы родственница? — спросил сидевший за столом охранник,передавая ей на подпись лист посетителя.

Блисс заколебалась. Она прикоснулась к фотографии, спрятаннойв карман куртки — как талисман. Это была копия той фотографии, которую ее отецносил в бумажнике; копия, которую она нашла в шкатулке с ожерельем и оставиласебе.

— Да.

— Последний этаж. Последняя комната в конце коридора.

Блисс пожалела, что не взяла никого с собой, но она незнала, кого можно было бы позвать. Шайлер явно потребовала бы объяснений, аБлисс не смогла бы сказать ничего внятного. «Э-э... я думаю, мы с тобой можемоказаться сестрами» — звучало как-то абсурдно.

Что же касается Дилана, Блисс отодвинула все мысли о немподальше. Она знала, что должна бы проверить, как он там, особенно теперь,когда он оставил свои попытки связаться с ней, но ее гнев и унижение былислишком велики, чтобы возвращаться в ту ужасную комнату в «Челси». А странныесудороги Дилана, гортанная речь, пронзительный смех, бормотание на непонятныхязыках лишь заставляли девушку еще больше бояться его. Она пообещала Шайлер иОливеру, что все уладит — сдаст Дилана Комитету и Совету, — но пока что онапродолжала придумывать для себя отговорки, позволяющие не делать этого. ХотяБлисс и решила, что с влечением к Дилану покончено, она все же не находила всебе сил сдать его.

У нее были и другие поводы для беспокойства, хотя она знала,что не найдет здесь, в больнице, ответов на них. В конце концов, Аллегранаходится в коме. А с отцом говорить об этом совершенно бесполезно.