Красная перчатка - Холли Блэк Страница 20

— Да-да.

Вылавливаю из сумки ключи от автомобиля и целую маму в напудренную щеку.

— Спасибо, что вытащила меня с занятий.

— Мы же собирались вместе пообедать? Что бы ты там ни замышлял…

— Прости, но мне пора.

— Совершенно не за что просить прощения. — Голос у матери становится прямо-таки елейным, она хватает меня за локоть. — Ты можешь отправиться с нами, или я позвоню той милой даме и сообщу, что визит к доктору мы отменили, а я привезла тебя назад в школу. Возможно, она окажет мне любезность и проверит, вернулся ли ты на уроки?

— Угрожать не надо.

Баррон смотрит на меня, как на умалишенного: так с мамой разговаривать — это чревато.

Она еще сильнее стискивает мою руку, ногти впиваются в кожу сквозь тонкую ткань рубашки. Каким-то образом мать умудрилась незаметно снять перчатку. Одно быстрое движение — и она сможет ухватить меня за голое запястье. Или за шею.

— А разве матери нужно угрожать собственному сыну, чтобы он с ней пообедал?

Да уж, уела.

Мама кладет сумочку и усаживается на диван в отдельной кабинке в ресторане «Торияма», нам с Барроном достаются стулья. Снова натянула перчатки. Я внимательно их рассматриваю: как же она умудрилась так быстро снять одну? Но мать, заметив это, бросает на меня неодобрительный взгляд, и я принимаюсь пялиться на столик из бамбука и развешанные по стенам кимоно.

Наряженная в черное официантка разливает чай. Челка у нее короткая, а в носу блестит сережка, похожая на капельку абсента, — симпатичная девчонка. На бейдже написано «Джин-Сьюк».

Баррон заказывает большой набор суши.

— Его ведь в лодке подадут? — Брат показывает на повара, нарезающего рыбу: над ним на полке выстроились в ряд лакированные деревянные лодки, некоторые даже с мачтами. — А то в меню написано «в лодке», а я в прошлый раз заказал, и мне принесли на тарелке. Так что хочется удостовериться.

— Сделаем в лодке, — обещает Джин-Сьюк.

Я отпиваю жасминового чая, такой горячий — чуть горло не обжег.

— Так вот, — Баррон обращается уже ко мне. — У нас на примете один простачок. Серьезное выгодное дело. Вполне пригодился бы помощник. А тебе бы пригодились деньги. К тому же мы ведь семья.

— Семья прежде всего, — добавляет мама.

Сколько раз она мне это говорила — и не сосчитать.

Так и тянет согласиться, даже после всего происшедшего. Раньше я мечтал, чтобы брат попросил помочь в какой-нибудь афере, мечтал доказать: хоть и не мастер, могу мошенничать наравне с лучшими. А мать с братом и есть лучшие из лучших.

Но теперь-то точно знаю: я мастер, мошенник и, возможно, убийца. Теперь я мечтаю доказать лишь, что могу измениться, стать не таким, как они.

— Спасибо, но нет.

Баррон как ни в чем не бывало пожимает плечами.

Мама тянется к чашке затянутой в кожаную перчатку рукой. На указательном пальце сверкает кольцо с большим голубым топазом и маленькими бриллиантами. Новое. Откуда, интересно? Меня передергивает. На другой руке еще один перстень — камень красноватый, словно в стакан воды добавили капельку крови.

— Мам, — нерешительно начинаю я.

Она смотрит на меня, потом опускает взгляд на свои руки и вскрикивает, польщенная:

— Ах, это! Я встретила такого очаровательного мужчину! Само совершенство! А какой превосходный вкус!

Мать взмахивает рукой, демонстрируя топаз.

— Я тебе именно про него говорил. — В ответ на мой непонимающий взгляд Баррон досадливо приподнимает брови и шепчет: — Ну, тот простачок.

— Ага. А второе кольцо?

— Вот это? Старое? — Мама вытягивает вторую руку, и бледно-розовый бриллиант вспыхивает в свете флуоресцентных ламп. — Тоже подарок. Уже сто лет его не надевала.

Вспоминаю про фотографии, которые нашел во время уборки нашего дома. На снимках мама в старомодном корсете позировала для невидимого фотографа. Не для отца. У него еще на пальце было дорогое обручальное кольцо. Интересно, не связаны ли как-нибудь тот человек и розовый бриллиант?

— А кто его подарил?

— Твой папа. У него вкус просто потрясающий. — Мать будто подначивает: «Попробуй, поймай на вранье».

— Я просто подумал, не стоит его надевать в такие места. Вот и все. Его же могут украсть, — улыбаюсь так, чтобы она поняла — меня вокруг пальца не обведешь. Кажется, будто в ресторане сейчас только мы вдвоем.

Мама смеется. Баррон недоуменно переводит взгляд с меня на нее, словно разговор идет на непонятном ему языке. Пусть. Сегодня ради разнообразия секретная информация есть у меня, а не у него.

Официантка приносит заказ. Кладу в соевый соус побольше васаби и обмакиваю туда сашими. Рыба соленая на вкус, а васаби такой острый, что прошибает до самого носа. Баррон наклоняется поближе:

— Хорошо, что ты с нами пообедал. А то в школе, по-моему, ты психанул слегка.

Когда они меня забрали, время обеда давно прошло, и сейчас в ресторан как раз подтягиваются желающие поужинать.

— Ты сейчас переживаешь естественную реакцию на смерть Филипа. — Брат, как всегда, говорит с такой искренностью в голосе, что немедленно хочется ему поверить. — Пытаешься осмыслить то, что с ним случилось, и не можешь и поэтому пытаешься осмыслить что-нибудь другое.

— Может, и так.

— Именно так, вот увидишь. — Баррон ерошит мне волосы затянутой в перчатку рукой.

Джин-Сьюк приносит небольшую кожаную папку с чеком, и мама достает одну из своих многочисленных ворованных кредиток.

Увы, карта не срабатывает, и девушка отдает ее обратно с извинениями.

— У вас наверняка кассовый аппарат сломался, — мать почти кричит.

— Все в порядке, — я достаю бумажник, — у меня есть.

Но тут Баррон поворачивается к официантке:

— Спасибо, все было прекрасно.

И хватает ее за запястье голой рукой.

Девушка, кажется, растерялась, но через мгновение широко улыбается в ответ:

— Это вам спасибо! Приходите еще.

Мои родственнички встают и направляются к выходу, а я остаюсь смотреть на Джин-Сьюк. Как же объяснить ей про измененные воспоминания?

— Что сделано, то сделано, — говорит мать.

Семья прежде всего.

Воспоминания уже стерты. Можно поставить Баррона в затруднительное положение, но пропавшую память не вернешь.

Так что я встаю, отодвигаю стул и тоже выхожу из ресторана. Как только мы оказываемся на улице, хватаю брата за плечо.

— Ты спятил?

— Да ладно! — Он улыбается так, будто только что отколол замечательную шутку. — Платят только неудачники.