Крепость души моей - Андрей Валентинов Страница 20

Ничего в ней не видать,

Только видно, только чу… чутко…

– Нож! – вспомнил Александр Петрович. – Должен быть еще нож, каменный.

Художник оглянулся:

– А? Так я же по камню не работаю. Дал Артуру адрес нашей мастерской, где памятники ваяют. Они ему хоть нож, хоть вилку, хоть «Мерседес» из лабрадора. Ладно, товарищи, хорош баклуши бить. Пойду аванс отрабатывать…

Дернул подбородком и был таков. Учитель смотрел, как «не-Церетели» идет мимо работяг, суетящихся вокруг валуна. Хмурился, кусал губы.

– Нож? – изумился Шамиль. – Нож-то для чего, Сан Петрович?

– Для кого…

Ответил, не думая. Перед глазами желтело хлебное поле – без края, без смысла. Узкий проселок, горячая летняя пыль. Маленький человек, сидевший у края дороги, оказался не слишком сговорчив. Но педагогика – великая наука.

– «Тогда Сепфора, взяв каменный нож, обрезала крайнюю плоть сына своего…»

– Что?

– Исход, Шамиль Рустамович. Исход, глава 4.

Сказал и удивился. Не тому, что о Сепфоре, супруге Моисеевой, вспомнил, а тому, что ученик самых простых вещей не понимает. Кровавые жертвы приносят только каменным ножом. Альфа и омега, дважды два – четыре.

Чисоевы, впрочем, мусульмане.

– В Коране этого нет. Коран читали?

– Дядя Расул рассказывал…

– Сепфора – Птица. Супруга пророка Мусы, дочь Иофора, жреца и вождя мадианитян.

В ответ раздался странный звук: мычание или стон. Бывший шестиклассник с трудом усваивал новый материал. Учитель улыбнулся. Ничего, сообразит! Александр Петрович встал, ткнул клюкой в сухую, покрытую ржавой травой землю. Загадка оказалась из простых. Теперь можно и к Артуру: вразумлять. Но можно и обождать.

Можно? Нужно!

Он зажмурился: крепко-крепко. Вновь увидел поле – яичный желток до горизонта. Вдохнул жаркий воздух. Если ближний твой согрешит, уличи его, и если он покается, прости его. Но сначала требуется уличить.

– Сан Петрович! Сан Петрович!

Могучая ладонь осторожно, боясь навредить, прикоснулась к локтю. Александр Петрович покосился на растерянного депутата и чемпиона, прикинул, с чего лучше начать объяснение. Или не объяснять, а сразу в лоб? Парень крепкий, выдержит.

– Кумиры богив йих спалытэ вогнэм! Спалытэ! Спалытэ!..

– Эй, Коля, ты куда? Куда?!

Вопрос был лишним. Контуженный бежал прямиком к бревну, возле которого трудился художник. В левой руке – канистра, в правой – спичечный коробок.

– «Кумиры богов их сожгите огнем», – кивнул учитель. – Второзаконие, глава 7. Зря Артур где попало бензин оставляет!

– Коля! Стой, стой!..

Охрана сообразила – пустилась вдогон. Артур тоже бросился наперерез идолоборцу. Псих, быстро оглянувшись, изменил направление, рванул по большой дуге вдоль забора.

Лысый художник на миг отвлекся от работы, пожал плечами и снова взялся за инструмент.

– Хватай его! Хватай!

– Э-э! – внезапно расхохотался Чисоев-старший. Смех вышел скверный, злой. – Понял я, Сан Петрович. Понял, почему нож! Нет, учитель, это не я с ума сошел, и не брат мой. Мы все тут спятили. Громовержец Бечед, понимаешь! Отец наш – комсомолец, потом – коммунист. Дед – коммунист, бабушка – комсомолка…

– Отдай канистру! Отдай, говорю!

Колю настигли, прижали к забору. Схватить, однако, не сумели. С невиданной резвостью псих открыл крышку канистры, окатил себя бензином. Выхватил спичку из коробка, словно клинок из ножен.

Подоспевший Артур вцепился в охрану, как клещ:

– Нет! Не трогайте! Отойдите!..

Парни отступили на шаг. Псих присел на корточки, прижал канистру к животу, сдавил коробок зубами.

– Допустим, мы рехнулись, – задумчиво продолжал Шамиль, любуясь Колиной буффонадой. – Допустим! Тогда объясните мне, Сан Петрович, что Коля задумал. Самоубийство, блядь… Извините! Самоубийство – грех смертный. Тут гореть начнет, в аду продолжит. Вечно! Как дядя Расул говорил? “И всякий раз, когда их кожа обгорит, ее заменим Мы другою кожей, чтобы дать вкусить им наказание сполна”. Э-э! Надо же, вспомнил! Или здесь место такое, Сан Петрович, дорогой?

– Помещу тебя в преисподних земли, в пустынях вечных, с отшедшими в могилу, – старик усмехнулся. – Может, место, а может, обстоятельства.

Коля держал канистру мертво. Лишь только чьи-то руки приближались к ней, немедленно грозил спичкой.

Рычал. Плевался.

– Оставьте его! – крикнул учитель. – Артур, пусть сидит! Себя он жечь не станет!

Псих услышал, ощерился, блеснул горячечным взором:

– Сижу день цельный за решё… за решёткой,

В окно тюремное гляжу,

А слёзы катятся, братишки, потихо… потихоньку,

По исхудалому мойму лицу!

С коробком в зубах песня вышла на ура.

– Интересно, где его Афганистан расположен? – лицо Шамиля пошло пятнами. – Видел я таких «афганцев». Еще когда в Добровольную народную дружину ходил. Случалось, по дюжине за вечер в подрайон притаскивали.

– Сижу я цельный день в хала… халате,

На йом сплошные рукава,

Фуражка новая на вате,

Щоб не промёрз… промёрзла голова…

Охранник Вася остался дежурить возле певца. Охранник Стас вместе с хозяином направился к гостям. Артур шел впереди, ступал широко, полной стопой. Взгляд прятал, смотрел то на землю, то на носки модных туфель.

– Глупый я, Сан Петрович, – вздохнул Чисоев-старший. – Полтинник прожил, а ума не нажил. Пистолет надо было брать. Говорили мне мои ребята, пускать одного не хотели…

Младший брат услышал или почувствовал. Остановился, скривил рот.

Шаг, еще шаг…

– Хотел бы го… голыми руками

Я цепь железную порвать,

Да жаль, братишечки, я с кандалами,

Мне всё одно не убежать!

Псих умолк.

– Весело живем, да? – оскалился Артур. Оскал, судя по клыкам, был семейный, наследственный. – Хватит играть, Шамиль! Что ты хотел – увидел, что надо – услышал. Все я тебе рассказал, ничего не скрыл. Как брата, прошу, умоляю: оставь меня по-доброму! Дай дело закончить. Не за себя, за тебя боюсь. И за уважаемого Александра Петровича боюсь. Не хочу, чтобы пострадал кто-то…

Чисоев-старший набычился, сжал крепкие кулаки. Учитель махнул рукой:

– Минуточку! Позвольте пару слов…

– Не слухай його! – донеслось от забора. – Не слухай! Перевэртэнь!

Александр Петрович нашел в себе силы улыбнуться.

– Забавный титул! Артур Рустамович! Подготовка и проведение языческого обряда – дело неподсудное. Можно, конечно, упрекнуть вас в том, что вы забыли о семье, причем очень некстати…