Царский блицкриг. Боже, «попаданца» храни! - Герман Романов Страница 20

Старший брат самого Семена, Игнат, еще как десять лет назад контр-адмиралом стал, а сейчас уже двух орлов имеет да целым флотом командует в Америке, пусть и небольшим, без линейных кораблей. А ведь на три годочка всего и старше…

— Зачем нам умирать, Семен Иванович? — с улыбкой переспросил бригадир, потянулся и ущипнул его за мочку уха — Хорошкин впал в изумление.

Этот француз ему в сыны годился — Бонапартову только 28, а ему уже 53 года стукнуло. Но не обиделся старый моряк, а чуть похлопал молодого бригадира по плечу — не первый же субординацию нарушил, да и не подчиненный он армейскому бригадиру…

Молодого корсиканца чуть ли не скрючило от такого дружеского похлопывания — этот самоуверенный старик оказался слишком силен, как их знаменитые медведи. Гигантскую шкуру этого зверя он уже отправил родным в Аяччо — там она произвела неизгладимое впечатление.

— Я прикажу открыть огонь, как только их корабли станут против моих пушек. — Бригадир указал на мощные жерла 68-фунтовых бомбических пушек, что с превеликими трудами и матерщиной были установлены взамен турецкого хлама. — Они не пройдут. Опоздали, — тщательно подбирая русские слова, продолжил говорить Наполеон. — Так воевать никак нельзя, не годно. Инфантерия атакует позиции вчера и утром, а флот идет к вечеру. Нападение должно быть дружно…

— Дружным.

— Да-да, все вместе, — охотно согласился с поправкой Бонапарт. Он всегда просил, чтоб его поправляли. — Как мы сейчас. Ты ставил там и там с лодок заграждение. Ведь так?

— Минные банки, по две штуки.

— У того берега они не пройдут, если твое заграждение взорвется? — Наполеон больше рассчитывал на свои пушки, чем на эти пузатые железные бочки, начиненные порохом, что притаились под водной гладью. Хотя взрыв одной произвел на него впечатление — из-за небрежности матросов или ненадежности взрывателя мина рванула сразу же, как ее поставили. Неизгладимое и устрашающее зрелище…

— Сработает, Павел Александрович.

— А там чем ты их встретишь, Семен Иванович? — Наполеон указал на скалы, что длинной полосой протянулись задолго до фортов. Матросы, как он знал по докладам, копошились там у самой воды долго и старательно, выставив крепкие караулы для сбережения.

— Найдется, — коротко ответил старик, и его глаза недобро полыхнули. Наполеон примиряющее поднял руки — он уже знал, что столкнулся с чем-то секретным, о чем знать не нужно. И смирил любопытство, хотя военное дело любил до самозабвенности.

Лицо Хорошкина разгладилось, он улыбнулся, и Наполеон понял, что гроза миновала. И сделал зарубку на памяти.

— Сам увидишь, Павел Александрович, чем я их там встречу! И вряд ли османы обрадуются от столь нелюбезного приема!

Константинополь

— Алексей Самуилович, смотрите!

— Вижу, — только и отозвался молодой капитан на восклицание своего старшего офицера Береснева, уже пожилого и видавшего всякие виды моряка, недавно перешагнувшего за сорокалетний рубеж. А сам Грейг был возмутительно юн как для своего чина, так и для своей отнюдь не малой должности командора — командира отдельного отряда ранговых кораблей.

И пусть их было всего два, но, как уже убедился и он, и экипажи, броненосцы стоили порядочной, не менее десяти вымпелов, эскадры. А в этом русские сейчас и убедятся — в Золотом Роге высился лес мачт, уже укатанных бело-серыми парусами.

Капитан-лейтенант был молод — едва перешагнул рубеж 22 лет, вот только отходил он уже восемь кампаний, начав службу с четырнадцати лет в мичманском чине вахтенным начальником на фрегате «Архангел Михаил». И свои чины самолюбивый шотландец получал не из-за заслуг знаменитого отца (хотя чего греха таить — маленькая толика славы старшего Грейга перепала и на него), а своей чудовищной энергией, трудоспособностью и знаниями. Ибо он с детства на палубе и вязать узлы стал раньше, чем говорить…

— Они без ветра стоят! Потому атакуем не мешкая. Поднять сигнал — таранить по возможности!

Грейг командовал, продолжая смотреть в прорезь амбразуры с чудовищно толстыми стенками — аршин мореного дуба и пять вершков доброго уральского железа. Великолепная и надежная защита — турки с береговых батарей угодили в «Секача» полтора десятка раз, звон в ушах у всех долго стоял, будто в звенящем колоколе побывали, но ни одно из ядер не только не пробило защиту, но даже не тронуло с места крепления.

— За такими кораблями будущее, — пробормотал Грейг, — лишь бы мореходности им поболее. А то как утюги ходят…

После лихого фрегата перевод на броненосцы показался молодому лейтенанту ссылкой, но, увидев, какое внимание уделяет государь этим уродцам (так он их мысленно окрестил, когда увидел в первый раз), Алексей проникся и стал добросовестно вникать в самые мельчайшие механизмы паровой машины, моментально поняв, что именно она стала заменителем парусов и ветра.

И не только — первые же плавания в мелководных Бугском и Днепровском лиманах и пробные стрельбы привели к твердой уверенности, что любой парусник, пусть даже знаменитые британские 120-пушечные линкоры, имеет шансы на спасение только в бегстве.

Но это только в том случае, если есть ветер, но при штиле боя не будет, только избиение. Проходя пролив этой ночью, Грейг еще больше преисполнился этой уверенностью — броня великолепно держала удар, а мощные русские бомбы разнесли в ошметки и пыль камни турецких крепостей. А корабельные борта османских кораблей — защита от 68-фунтовых пушек еще более ненадежная, что и надлежит сейчас продемонстрировать.

Приближающийся высокий борт трехпалубного турецкого флагманского корабля окутался густым белым дымом. Грохота пушек никто из русских не услышал — они и так были оглохшими от постоянного шума паровой машины. И лишь еле ощущаемый звон сказал морякам о том, что в «Секач» угодило несколько ядер.

— Скверно стреляют, — хищно улыбнулся Грейг и с мстительной улыбкой поднял руку, глядя на турецкий корабль прищуренными глазами — с двух сотен шагов он хорошо видел не только доски обшивки, но и шляпки штырей. И тут же, повинуясь отданной им команде, броненосец вздрогнул всем своим тяжелым корпусом — русские орудия послали туркам свой смертоносный ответ…

Адрианополь

Спасший его фельдфебель оказался таким, каким он его представлял. Лет сорока пяти, шрамы и морщины испещрили лицо, полевое обмундирование, надетое поверх мундира, ладно облегало поджарое тело — чувствовалась не показная лихость, которой отличаются все старые солдаты.

Константин оглянулся, и сердце чуть не замерло в груди. Отряда, которым он командовал, не осталось. Лишь груды убитых говорили о том, какую цену взяли русские за свою смерть. Страшную цену — янычар положили как бы не в пять раз больше, все огромное поле было застелено пестрым ковром убитых турок, а на валу возвышались страшные бугры из человеческих тел.

Именно здесь копошились апшеронцы в своих знаменитых красных сапогах, лихорадочно растаскивая тела в стороны, ища раненых. Да несколько сотен турок, попавших в плен, безучастно сидели под палящим солнцем, даже бритыми головами не вертели.