Дети грозы. Книга 2. Ее высочество Аномалия - Мика Ртуть Страница 20

– Зачем, Роне? – спросил Дайм и тут же пожалел о глупом вопросе. Он вовсе не хочет услышать в ответ подколку или ложь и тем более не хочет услышать правду. Проклятье, да что с ним такое творится?! – Можешь не отвечать, Бастерхази. Я… я благодарен тебе.

Да, вот так – правильно. Бастерхази ничего не присвоил и сделал перевод для него. И несмотря на то, что Дайм чувствовал себя униженным, он оценил подарок. Восстановить и перевести эти дневники – долгая, сложная работа. Без помощи некроманта Дайм бы провозился с ней не меньше месяца. Именно это и было унизительным. То, что у Дайма бы заняло месяц (которого у него, как обычно, не было), темный шер сделал за несколько часов.

– Могу, но не буду, – покачал головой Бастерхази. – Я хотел знать, что в дневниках Андераса. Ты вряд ли бы предложил мне их прочитать.

Дайм нехотя кивнул: да, он бы не дал их Бастерхази. Вообще бы не показал. И не потому, что считает их содержимое такой уж опасной тайной. А потому что дневники – для императора, еще одно подношение в надежде купить свободу. Наверняка тщетной надежде. И упаси Двуединые, чтобы темный шер догадался об этом! Это слишком лично. Слишком… унизительно. Одно дело, когда Бастерхази дразнит его цепным псом, не зная, насколько он близок к истине, и совсем другое – если знает точно, как сильно жмет Дайму строгий ошейник и как коротка его цепь.

– И если ты спросишь, какого екая я вообще сказал, что видел эти дневники, я тоже отвечу, Дюбрайн, – продолжил Бастерхази с тем же высокомерно-непроницаемым видом. – Я не хочу тебе лгать и не хочу ничего от тебя скрывать. Мне надоели глупая вражда и ложь.

– Мне тоже, Бастерхази. Но это не я вскрываю чужие письма.

– Это письмо настолько важно, Дюбрайн? Важнее, чем… – невозмутимое высокомерие дало трещину, и сквозь эту трещину полыхнуло такой болью, что у Дайма сбилось дыхание. А Бастерхази осекся, не договорил…

– Нет. – Дайм подался к нему, накрыл его руку своей. – Нет, Роне. Не важнее.

Что не надо было его касаться, Дайм понял сразу – но поздно. Ментальные щиты снова слетели к шисовой бабушке, и на Дайма хлынула чужая боль, чужое одиночество, чужая обида… Или не чужая? Ведь он сам ощущал то же самое. Он так же привык прятать одиночество, боль и зависть к тем счастливчикам, которым повезло не носить строгого ошейника, к тем, кто был свободен любить или ненавидеть кого вздумается.

– Прости, Дюбрайн. Ты прав, эти дневники не стоили… – Бастерхази снова замолк, и лишь одними губами закончил: – Тебя.

– Не стоили, – едва совладав с непослушным голосом, отозвался Дайм и сжал его руку. – Бастерхази… если тебе что-то нужно, просто скажи об этом.

– Да, мне нужно, Дюбрайн. – Так же подавшись к нему над столом, Бастерхази зло сверкнул глазами. – Мне нужно, чтобы ты не подозревал меня Мертвый знает в чем!

– Ну так скажи, что не ты сделал амулет, который Шуалейда нашла у мастера теней! Давай, Бастерхази!

Дайм так и не разорвал контакта, несмотря на обжигающий гнев Бастерхази – физически обжигающий, не хуже огня в камине. Но сейчас Дайму нужна была эта боль, нужны были все его эмоции, чтобы шисом драный мозгокрут не смог ничего скрыть.

И сам он не желал скрывать, насколько больно было ему обмануться.

– Я не собираюсь тебе врать, тем более так по-идиотски. – Бастерхази чуть сбавил накал гнева, и из-под него проступила все та же обида. Он доверился, а его предали. Прямо как в зеркале. – Амулет и еще два таких же сделал я четыре года назад по заказу Тодора. В архивах Конвента есть завизированная Светлейшим заявка. И если тебе очень любопытно, можешь проверить, один из них пропал, и брал их не я.

– Проверю, не сомневайся. Но это не говорит о том, что ты ни при чем.

– Ты уж договаривай, Дюбрайн – при чем? Что я, по-твоему, сделал?

– Покушение на Каетано, Бастерхази.

Бастерхази криво и зло усмехнулся:

– Ты попустил одно слово, Дюбрайн. Ключевое слово. Знаешь какое?

– И какое же?

– «Неудачное», Дюбрайн. Ты сам веришь, что если бы я хотел убить Каетано, мальчишка был бы до сих пор жив?

О да. Это был аргумент. Единственный веский аргумент, когда речь шла о таком хитром и сильном мерзавце, как Бастерхази. Подделать улики, замести следы, обмануть всех и вся он бы мог. Легко. Но ошибиться и проиграть? Нет. Но это может значить лишь одно: Бастерхази на самом деле не хотел убивать Каетано или Шуалейду. Но чего тогда он добивался?

– Так скажи мне, чего ты хотел, Хиссов ты сын? Скандала? Смерти Тодора?

– Представь себе, Дюбрайн, ничего. Ни-че-го! Я вообще не знал, что Ристана затевает эту глупость.

– И ты хочешь, чтобы я поверил, что покушение на Каетано прошло мимо тебя?

– Я узнал о нем на следующее утро, Дюбрайн. Как ни отвратительно это признавать, но Ристана провернула всю интригу без меня. И знаешь почему?

– Ну?..

– Потому что знала, я ее не поддержу. Мало того, я бы не позволил ей этой феерической глупости. Подумай сам, за каким екаем мне смерть Каетано или Тодора и тем более смерть Шуалейды? Чтобы Магбезопасность пришла по мою душу? Или чтобы Конвент снял меня с должности только за то, что я темный и виноват во всем по определению? Да к Мертвому Конвент, ты серьезно считаешь, что я бы стал мешать тебе получить шисову корону или надеть ее на ту голову, на которую ты хочешь ее надеть? Что какая-то мышиная возня может быть важнее тебя? Ты… ты идиот, Дюбрайн.

Это прозвучало так, словно Дайм и в самом деле был идиотом. Идиотом, готовым поверить темному шеру. Не просто готовым, а мечтающим поверить. В то, что Дайм может быть важен. Что кто-то может не плевать на его интересы. Что он может быть не инструментом для достижения чьих-то целей, а сам быть целью.

Или же он – все равно инструмент, просто цель Бастерхази где-то близко, ее достижение зависит от Дайма. Ритуал единения по Ману?

Проклятье. Что-то здесь не сходится. Бастерхази не похож на сумасшедшего фанатика. Да что там, если бы ему нужен был Дайм для такого ритуала, сегодняшняя ночь подошла бы идеально. Дайм настолько потерял бдительность, что уснул не просто рядом с темным шером, а в его доме, в каких-то локтях от алтаря Хисса. Но Бастерхази ничего не сделал… то есть… ничего, чего не хотел сам Дайм.

Проклятье. Бастерхази же может говорить правду? Пожалуйста, Светлая, пусть это будет правдой.

– Поклянись, что ты не причастен, Бастерхази, – устало попросил Дайм.

– Я клянусь, Дюбрайн, драконьей кровью в моих венах и моей жизнью. Я понятия не имел о покушении, пока оно не провалилось. Видят Двуединые!

Вспышка Света и Тьмы ослепила Дайма, пронизала миллионом ледяных игл, и показалось – кто-то посмотрел на них обоих с насмешливой укоризной.

Плевать. На слепоту, на иглы, на укоризну, на все плевать, пусть только, когда Дайм снова сможет видеть, Бастерхази по-прежнему будет жив. Пожалуйста.