Кривая дорога - Даха Тараторина Страница 20

— Ежели надо, — гоготнул охранник, — так тебе до общего задка, а не сюда.

Общинный дом оказался огромным. Целый терем на два этажа! Как водится, мужам был заказан путь на женскую сторону, бабы же не совались на мужскую. Целый ряд комнатушек у самого входа выделили парам семейным, чтоб молодёжь не тревожили и к расспросам не побуждали.

И везде-то нам были рады, каждый норовил поприветствовать, развлечь беседой али угостить чем боги послали.

Плевать я хотела!

Где эта чёрствая гадюка? Уж я ей выскажу! Уж она у меня попляшет!

— Хозяйка почивать изволят, — зевая, сообщил медведеподобный, — будить не велено.

— А я ей колыбельную спою, — я пошла на таран, но только упруго отскочила от широченной груди (или всё-таки набитого брюха?).

— Не велено, — упрямо повторил мужик.

Я бессильно лягнула его. Охранник, не меняя скучающего выражения хари, опустил взгляд на сапог, медленно отряхнул его от пыли и ласково, но непреклонно, как заигравшегося щенка, развернул меня носом от двери. Ещё и шлёпнул пониже спины, дабы не мешкала.

Волчица непреклонно отстранила меня, взяла дело в свои лапы, заговорила моими устами:

— Брысь с дороги.

В ответ — гадкий оскал.

— Дважды повторю. На третий — ударю. Брысь.

Мужик похрустел кулаками и остался на месте. Я выпустила когти и приготовилась к драке.

— Радим, пропусти волчицу.

Самая прекрасная женщина на земле подошла тихо, незаметно и пугающе быстро. Охранник подпрыгнул от неожиданности, но тут же спохватился, слегка склонил голову и, резво освобождая дорогу, пробормотал:

— Как прикажешь, Агния. Я ничего плохого не делал. Ты велела не беспокоить — я выполнял.

Мать Серого вскинула искрящиеся глаза и улыбнулась так, что мне захотелось провалиться под землю. Бедному Радиму, видно, тоже.

— Всё хорошо, милый, — глаза женщины переливались серебром, а рука, которой она ласково провела по щеке напуганного охранника, наверняка отдавала льдом. — Можешь немного расслабиться. А ты, дитя, — это уже мне, — пройди. Скажи, что накипело.

Я послушно двинулась по коридору. Волчица испуганно поджала хвост.

— Радим, разве я разрешала тебе садиться? — не оборачиваясь, бросила Агния. Мужик вытянулся прямо и изобразил безграничную любовь к своей нелёгкой работе.

Захотелось заскулить.

Дверь стукнула, как может стукнуть только крышка подвала, отрезающая от солнечного света и обдающая пронизывающим холодом земли. В комнате хозяйки волчьего селения было светло и тепло: огромный резной стол, заваленный свитками и бумагами, исписанными столь мелким и неразборчивым почерком, что я бы запуталась, даже умей читать так же хорошо, как муж; маленький светильник, сейчас, по случаю светлого утра, погашенный, но закопчённый и явно часто зажигаемый ночами; обитый тканью невероятной красоты и почти наверняка такой же дороговизны стул. Такой стул больше подошёл бы городничему или, по меньшей мере, богатею- купцу. Увидеть его в глуши, посреди леса, в отгороженном от внешнего мира частоколом дворе, никак не ожидалось. Ни пылинки, ни паутинки, ни пятнышка. Даже кровать, куда более широкая и мягкая, чем было бы нужно вдове, застелена алым одеялом столь ровно, что ни складочка не мешала созерцать его идеальную гладкость. Совершенное место, в котором жила такая же совершенная женщина.

Куда мне с ней тягаться?

Агния устроилась в своём троне, положила гладкие белые ладони на подлокотники. Мне сесть не предложила. Ну, да мы не гордые. Постоим.

Моя… страшно сказать… свекровь молчала. Я тоже. Время шло.

— Твоё имя? — мягко, но неотвратимо прорезал тишину волшебный бархатный голос.

Пришлось прокашляться:

— Фроська.

Женщина вздёрнула брови совсем так же, как это делал её сын. Я стиснула зубы, напоминая себе, за чем пришла.

— Ефросинья… — протянула Агния, пробуя имя на зуб.

Мне вдруг стало невероятно стыдно. За нечёсаные волосы, за старый, только по большому случаю надеваемый сарафан, что уже совсем не так, как подобает приличному платью, теснил грудь, за незвучное имя и незнатный род, за то, что я — простая деревенская девка, а пришла пенять Ей — прекрасной, величественной, страшной.

— Ну, — насмешливо проговорила она, прекрасно понимая мои мысли, — сказывай. Слушаю.

Развернуться и бежать. Бежать до тех пор, пока не наткнусь на Серого, схватить его за руку и бежать вместе. До вечера. До самого края леса. Пока силы не закончатся. А потом прильнуть к груди суженого и реветь, пока он будет гладить меня по волосам и говорить, что никого и никогда не полюбит больше, чем меня.

Я отогнала наваждение, разбудила волчицу, поставила на своё место.

— Это я слушаю, — ага! Таки заставила смешаться эту совершенную суку! — Я — законная супруга твоего сына. И я имею право знать, как имеет право знать и он, почему ты его бросила. И…помнишь ли ты, что совершила самую большую ошибку в своей жизни.

На миг мне почудилось, что она захохочет мне в лицо. Что скажет, мол, глупый обиженный волчонок обознался и спутал её с кем-то, что видеть не видела Серого никогда. Она спрятала лицо в ладони, а когда отняла их, снова взирала невозмутимо и свысока.

— Ты хочешь знать очень много. Не думаю, что отвечу на все вопросы, но прогонять я тебя не стану. Но и ты мне кое-что расскажешь.

Старая уловка. Неужто кто-то ещё попадается на эту удочку?

— Хорошо. Но я первая.

Агния откинулась на спинку стула, показывая, что слушает. Я переминалась с ноги на ногу.

— Ты скучала по нему? — ну почему я спросила именно это?!

— Я его мать.

— Это не ответ.

— Я его мать и знаю, как лучше.

— И это тоже.

— Да.

Но, конечно, она полностью себя оправдывала. Интересно, чем?

— Мой черёд, — Агния задумалась, — какой он?

— Ты ведь даже не знаешь, верно? — теперь я смотрела свысока. Я — главная женщина её сына. Она может делать и говорить, что вздумается, быть сколь угодно идеальной, но, когда Серый метался в бреду, подхватив простуду, я вытирала ему пот со лба; когда медвежий капкан переломил ему лапу и нужно было заново выправить кость прежде, чем он перекинется в человека, его боль делила я; когда он шёл по тёмным коридорам старого дома, сражаясь с воспоминаниями, заново переживая каждую встреченную смерть и, словно наяву, чуя запах крови, его ладонь сжимала я. И этого ей уже не отнять. — Он лучший, — просто ответила я.

Агния усмехнулась. Её муж тоже был лучшим.

— Как ты выжила? — Серый говорил, что в жуткой бойне, заставившей их бросить дом в Городище, никого не осталось. Но она спаслась и вытащила сына. Как?