Клинок Богини, гость и раб - Анастасия Машевская Страница 2

Вдовствующая тану Банумни, мать Сабира, стояла рядом. Мучительные часы тянулись и тянулись…

Наконец раздался тонкий плач, и одна из повитух отворила дверь. Сабир почти не поменял позы, только оторвался от рук и повернул лицо к женщине.

– Кто? – спросил напряженно, вцепившись в ее лицо твердым и прямым взглядом.

– Девочка, тан.

Бануни ждала, что ответит ее сын, но Сабир молчал и молчал.

– Сынок? – осторожно спросила танша.

Сабир Грозный сипло, с облегчением, выдохнул, ощущая, как наконец сужается могучая грудная клетка, и опустил голову на руки. Закрыл на мгновение лицо ладонями, потом поднялся, выпрямившись во весь свой недюжинный рост, и сказал:

– Стало быть, дочка, – обернулся к матери. – Девочка, мам! – сказал совсем по‑мальчишески.

Бануни мягко улыбнулась. Что ж, такова воля Праматери, думала она. В свое время танша произвела на свет трех сыновей, но так и не получила желанной малышки.

– Пойдем посмотрим.

Повитуха отворила им дверь, пропуская вперед и кланяясь.

Когда Сабир впервые взял девочку на руки, невольная улыбка расплылась по суровому лицу.

– Спасибо, – сказал он жене, даже не взглянув на Эдану.

– Как ты назовешь ее? – спросила Бануни. В целом у северян из Пурпурного танаара сложилась своя, совершенно особая традиция наречения детей – окончание имени ребенка должно было полностью совпадать с началом имени отца, а нередко имя и вовсе целиком собиралось из двух «родительских» начал. Поэтому выбор у Сабира был небольшим.

Тан посмотрел на мать.

– Бансабира, – выговорил он ясно и передал девочку своей матери.

Через несколько дней состоялось освящение ребенка в вере Матери Илланы и Отца Акаба, и Сабир сам держал девочку весь обряд. Когда настало время в знак новой жизни полить ее теплой водой, Сабир вытащил дочь из пеленок. Впервые он увидел ее без одежки и сразу приметил на алебастровой коже крохи еще более светлое, почти неестественно белое пятно на левом бедре. Отметина походила на след от стрелы. Тан знал: подобный знак на теле ребенка означает, что из прошлой жизни он ушел не своей смертью, – пятно всегда соответствует месту, куда была нанесена смертельная рана.

«Должно быть, копье, – подумал тан, глядя на маленькое существо в руках. – Это к лучшему, будет воительницей».

Где‑то вокруг раздалось обрядовое троекратное «Пусть!». Будто поняв, о чем подумал отец, девочка посмотрела прямо на Сабира светло‑зелеными глазками и улыбнулась, оголив розовые десны. В груди тана, под камнем, что‑то дрогнуло.

Праздничные гуляния с играми и состязаниями, устроенные Сабиром по случаю рождения дочери, сменил угар пышных похорон. В семейный склеп опустили омытое и умасленное тело Бануни Яввуз, а на мраморной могильной плите – как делалось для всех погребенных здесь Яввузов – из волчьих клыков выложили голову хищника, которую тан по обряду полил красным вином.

Если у глубоко опечаленного Сабира была жена, которая, несмотря на агрессию мужа, помогала ему бороться с болью потери, то десятилетнего Руссу не утешал никто. И потому с кончиной бабушки в его жизни не осталось никаких других женщин и девочек, кроме новорожденной сестры. Он еще не знал, что такое «бастард», и не ведал, что не стать ему со временем таном вместо отца. Но уже тогда ясно понимал: они с Бансабирой одной крови.

Детство Бансабиры прошло под звон мечей – иначе и не могло быть в семье танов. Отец, брат, трое дядей, четверо кузенов, половина всех домашних мастеров по оружию, кораблям и лошадям – наставников маленькой Банум хватало, и девочка с радостью и готовностью постигала предложенный ей мир.

Когда Бансабире было три, отец приставил к ней личного охранника Дувала, чей сын Радум был приятелем Руссы. В их компании Бансабире и довелось единожды на своем веку застать Парад Планет. Было ли это связано с тем, что парад пришелся на срок Заклинателя Змей, неизвестно, но небо в тот день отливало густой зеленью. Правда, Бансабира никогда не смыслила в знаках, и уж тем более – в три года.

Когда девочке исполнилось четыре, Сабир подобрал ей учителя письма, чтения и исчисления. К этому времени мать Бану Эдана уже дважды зачинала, но выносить плод до надлежащего срока не смогла. А Сабира, кажется, и не беспокоило, что его наследник – девочка. Налицо в Ясе еще примеры, когда женщина стоит во главе танаара, и военная мощь этих наделов такова, что соседи остерегаются спорить с их хозяйками. Да и память северян хранит недалекое прошлое, когда женщина полноправно стояла во главе царства, не то что во главе танаара.

В пять лет Бансабира уже бесстрашно вскарабкивалась на самую норовистую лошадь и, цепляясь за гриву, как клещ, рассекала округу. Русса и Дувал всегда держались рядом. Хотя нередко бастард приходил к сестре во время какого‑нибудь урока, забирал девочку, несмотря на протесты учителя, и, оседлав одну лошадь на двоих, увозил в холмы – любоваться снежным одеялом на скалистых отрогах или ранним цветением «славы снегов», покрывающей склоны вершины, на которой располагался фамильный чертог Яввузов…

В шесть впервые взяла в руку тяжелый короткий меч. И за считаные недели тренировок лицо ее преобразилось – теперь, стоило обычно веселой девочке ухватиться за оружие, светлые бровки сходились над переносицей, глазки становились грозными. Попервости очень уж потешным казалось это выражение на детском личике тану Сабиру, взявшемуся самостоятельно учить дочь. Но с тех пор как она впервые в пылу тренировочной схватки гневно крикнула отцу «Не смейся!» и заплакала, Сабир стал относиться к Бану еще серьезнее.

– Я никогда не посмеюсь над тобой, – пообещал он тогда и поцеловал в лоб.

Еще через полгода впервые не удержал собственную руку и случайно задел девочку клинком. В ужасе отпрянул тан Сабир от ребенка, который не понимал, почему папа остановился. Мужчина выронил меч, упал на колени и сгреб дочку.

После следующего поединка они сидели рядом и уже вместе, смеясь, подсчитывали царапины…

В семь впервые вышла в море на корабле брата. Семнадцатилетний Русса стал совсем взрослым. Рослый, крепкий, он был истинным северянином. В отличие от белокурой Бану, пошедшей по роду отца, Русса унаследовал черную вьющуюся гриву матери Рут. По примеру Сабира он тоже учил Бану владеть оружием, избрав для упражнения лук. Чем старше юноша становился, тем больше было у него поводов ревновать Сабира, как шептались некоторые. Русса знал эти сплетни и нередко думал: да, он мог бы ревновать отца к Бану, если бы Бану была мальчиком. Но сестра была сестрой, а он, Русса, к этому времени уже слишком хорошо понимал, что значит «бастард».

Сабир назначил второго из своих младших братьев, Тахбимра, защитником крепости Сулаввамх на юго‑восточных рубежах Пурпурного танаара. В конце июня того года, когда Бансабире было семь, там собрался весь многочисленный клан Яввузов с несколькими охранниками – больше тридцати человек. Даже самый младший из четырех братьев, Доно‑Ранбир, прибыл сюда из Гавани Теней, столицы Яса, где, согласно закону, представлял свой род. И вовсе не от излишка времени и любопытства – посмотреть на работу Тахбира – собрались они здесь, а для того, чтобы стать свидетелями его бракосочетания с танин Маатхас, племянницей тана Махрана Маатхаса, защитника соседнего Лазурного танаара. Надел Маатхаса, одного из трех северных танов, располагался на северо‑востоке страны. Сам тан не смог приехать на торжество, отправив сына – двадцатидвухлетнего темноволосого ахтаната Сагромамха с самыми смешливыми глазами из всех.