Дом аптекаря - Эдриан Мэтьюс Страница 2

Шаги…

Старуха, еще недавно совершившая опасный переход через Стадхудерскаде, неуклюже вступила на территорию читального зала. На ней была шерстяная рэперская шапочка с вышитой монограммой NYC, очки в бакелитовой, как корпус послевоенного телевизора, оправе и черная каракулевая шубейка, которая если и знавала лучшие времена, приняла клятву вечного молчания. На шапочке и плечах еще белели пушинки снега. Под мышкой старушка держала несколько пакетов с торговым знаком универсального магазина «Бигенкорф», и когда она запустила руку в сумочку, из одного из них высунулся мокрый зонтик. Нищенка, подумала Рут, самая настоящая нищенка с Нижнего Ист-Сайда, свернула не туда, куда надо, у Лафайета, заглядевшись на витрины. С этим выводом, однако, не согласовывалось затертое временем и бедностью, но проступавшее в чертах и фигуре достоинство.

Библиотекарша привстала и замерла, прислушиваясь, как и все остальные, к странному влажному пощелкиванию, появившемуся в зале вместе с посетительницей. Сначала казалось, что звук имеет отношение к обуви пожилой дамы, поскольку он совпадал с ее шагами, но когда старушка остановилась напротив Рут и опустила пакеты с благотворительными подачками на стул, пощелкивание продолжалось, доказывая, что живет своей собственной, отдельной жизнью.

Женщина — Бэгз ^[1], как уже успела окрестить ее Рут, — всунула в рот ингалятор, закрыла глаза и нажала кнопку. Послышалось шипение. Щелчки прекратились. Дыхание стало легче.

Библиотекарша, ноготь которой, пробежав по телефонному списку экстренных вызовов, остановился на строчке «Служба скорой медицинской помощи», выругалась, вышла из состояния временной нерешительности, сошла с пьедестала и приняла боевую позу.

— Да?

— Если можно, пожалуйста, стакан воды.

— Сюда нельзя входить без дела, — презрительно фыркнула девица. — Вас должны были задержать. Здесь зона ограниченного доступа.

Старуха растерянно оглянулась.

Рут подняла руку:

— Пожалуйста, принесите ей воды.

Библиотекарша раздраженно дернула плечами и покинула свой пост.

Посетительница, похоже, лишь теперь заметила Рут и Майлса. И улыбнулась — улыбнулась, успев в одно мгновение заметить и оценить и грязные волосы, и водянисто-голубые глаза, и манеры уличного сорванца, и темные брови, и девичий цвет лица, и красивые губы, и то, как Рут — опершись на сложенные руки и слегка подняв плечи — подалась вперед с очевидной готовностью предложить помощь и участие.

— Где я? — спросила она. — Зачем я сюда пришла? Вы не помните? Не знаете?

Впрочем, ответ ее уже не интересовал. Бэгз поправила очки на тонком посиневшем от холода носу и вывернула на библиотечный стол содержимое своей сумочки. Ключи. Пластиковые карточки и перехваченные резинкой кассовые чеки. Заколки для волос. Стопка писем. Тюбик губной помады. Несколько мятных конфет. Серебристая коробочка для пилюль. Стеклянный флакончик слухами «Карон». Среди менее привычных предметов оказались крохотный керамический чайничек для кукольного домика, пара игральных костяшек и пакетик с семенами герани. Рут изумленно уставилась на все это. Она даже подумала, что их разыгрывают, что ситуация создана нарочно бездельниками из Института Пелмана с целью наблюдения за их реакцией или, того хуже, их снимают для программы «Скрытая камера». А старушку пригласили из расположенного неподалеку театра Феликса Меритиса.

Недостойные мысли Рут ушли туда, откуда и пришли.

Женщина взяла стопку писем, прошлась взглядом по паре фирменных бланков — «ТПГ-Пост, больница для животных Диеренопвангцентрум» — и отыскала нужное.

— Вот оно, — сказала она, вытаскивая конверт. — Теперь вспомнила. — Она отклонила голову назад, чтобы получить требуемое фокусное расстояние, и прочитала письмо про себя. Очки придали старухе респектабельности, остававшейся прежде незамеченной. — Это вы мне написали. Здесь сказано, что у вас моя картина. Как мило! Разумеется, я увидела ее на выставке. Тогда только и узнала. А раньше думала, что мы потеряли ее навсегда.

Старушка сложила письмо и улыбнулась Рут и Майлсу.

Спектакль уже привлек по меньшей мере одного зрителя. Каброль с интересом наблюдал за происходящим, постукивая карандашом по зубам.

— Позвольте посмотреть? — Рут взяла письмо. — Лидия ван дер Хейден?

— Да.

— Вы подали заявление.

— Разве?

— Год назад. На картину из коллекции «Недерландс Кунстбезит». — Она нашла имя художника и краткое описание работы. — А как вы узнали, что нас можно найти здесь?

— Где, милочка?

— Не важно. Этому письму почти год. — Рут подняла его, держа за уголок двумя пальцами. — В нем подтверждается факт получения вашей заявки. В нем также содержится просьба представить доказательства, подтверждающие обоснованность претензии. Вы на него ответили?

Посетительница поджала губы. Взгляд затуманился, словно мысли ее обратились куда-то внутрь.

— Я прислала фотокопию. Копию фотографии. Мне сделали ее на почте. Старая фотография… кроме нее, у меня ничего нет.

— В таком случае ваше заявление, должно быть, все еще рассматривается.

— Проверка требует времени, — с грустной улыбкой добавил Майлс. — Мы постоянно отстаем, а тут еще Рождество. Не работали целую неделю.

Старушка положила руку ему на плечо и наклонилась так, что ее голова почти коснулась головы Майлса. Он слегка подался назад.

— А вот мне на Рождество и делать-то особенно нечего. То есть после смерти Сандера. Отмечать больше нечего. По крайней мере в моем возрасте. — Она убрала руку и отвернулась с болью в глазах, а потом снова заговорила, уже громче и быстрее: — Мне нравятся огоньки на мостах. Маленькие огоньки в темной ночи. Особенно когда идет снег. Но на службу в Вестеркерк я уже не хожу. Слишком многолюдно, знаете ли. Хожу в Де Крейтберг, на Сингеле. Как раньше. Утренние воскресные службы идут на латыни. Когда-то мы ходили туда с Сандером. Люблю картины и статуи. Особенно одну, святой Марии. У нее такое чистое, такое ясное лицо. И даже выражение меняется в зависимости от освещения. Конечно, я понимаю, что это только рукотворный образ, но, клянусь, она меня слушает. Понимает. Знает, через что мне пришлось пройти.

Майлс закивал, неубедительно изображая симпатию. За спиной Рут услышала шаги. Каброль спускался по винтовой лестнице, и она ощущала его приближение как холодный сквозняк беспокойства.

— В моем возрасте, — с той же сосредоточенностью на некоем внутреннем пунктике продолжала старуха, — не остается уже ничего. Только воспоминания. Да и они тоже уходят. Когда-нибудь и сами узнаете, вы уж поверьте. Так что я стараюсь их удержать. Думаю об Аше, Эльфриде, Сандере. Другой мир. Хотя я помню и хорошие времена. Смотрю телевизор, особенно викторины. Решаю кроссворды. Мне ведь, знаете ли, семьдесят девять. Доктор говорит, что он видел и хуже. У меня имплантат в бедре, катаракта и ревматизм, но я не жалуюсь. Держусь. Обязательно выхожу каждый день. «Держись и не останавливайся» — таков мой девиз. Приходится, что еще делать?