Судьбы и фурии - Лорен Грофф Страница 2

2

ОНИ ПОДНЯЛИСЬ ПО КАМНЯМ К ДОМИКУ, светящиеся окна которого прокладывали им путь в сумерках.

Лотто лучился от счастья, его переполняли чувства, но Матильда была тиха и насторожена. Теперь они были союзом, двумя половинами единого целого. Не трудно догадаться, что из них двоих именно Лотто был лучшей, ведущей стороной. Но теперь его мир вертелся вокруг Матильды, и все, чем он жил до этого, сосредоточилось на ней. К счастью, жизнь подготовила его к появлению этой девушки. Если бы ни это, сейчас не было бы никаких «их».

Морось, сыплющаяся с неба, внезапно превратилась в дождевые капли, и оставшуюся часть пляжа они пересекали уже бегом.

[Оставим их пока здесь. Запомним именно такими: стройными и юными, бегущими в тепло сквозь мрак, по холодному песку и камням. Мы еще вернемся к ним.

Ведь именно Лотто – наша сияющая звезда.]

ЛОТТО ЛЮБИЛ РАССКАЗЫВАТЬ ИСТОРИИ.

Больше всего он любил рассказывать о том, что родился в самом сердце урагана.

[Лотто с самого рождения отличался уникальной способностью выбирать самый неподходящий момент.]

В те дни его мать была хороша собой, а отец – жив. На дворе стояло лето поздних шестидесятых. Его семья жила в Хэмлине, штат Флорида. Их плантация была еще совсем новой, такой новой, что с мебели не успели снять ценники, а ставни на окнах не были привинчены как следует и ужасно грохотали при первых признаках бури.

Когда родился Лотто, в дождливом небе на мгновение показалось солнце.

Дождевые капли срывались с листвы апельсиновых деревьев. Пять акров территории, принадлежавшей его семье, занимала фабрика по производству минеральной воды. А в холле хозяйского дома две горничные, повар, управляющий и садовник прислушивались к звукам, доносившимся из-за деревянной двери. Антуанетта, мать Лотто, тонула и металась в простынях, пока огромный Гавейн, будущий отец, придерживал ее разгоряченную голову. Тетушка Лотто, Салли, принимала роды. И вот Лотто наконец появился на свет: маленький гоблиненок с длинными конечностями, большими кистями рук и ступнями.

Гавейн поднес его к свету, льющемуся из окна. Снаружи снова поднялся ветер, и дубы отмахивались от него своими гигантскими лапищами. Гавейн всхлипнул. В тот миг его жизнь достигла своего апогея.

– А вот и Гавейн-младший, – произнес он.

Однако Антуанетта, выполнившая всю тяжелую работу и уже успевшая перенести на сына часть той огромной любви, что питала к мужу, воспротивилась.

– Ну уж нет, – сказала она, вспомнив вдруг их первое свидание с Гавейном: краповый вельвет в кинотеатре и фильм «Камелот», – его будут звать Ланселот.

Антуанетта Саттервайт относилась к себе с юмором и была совсем не против, чтобы ее окружали рыцари.

Перед самым началом бури к ним приехал доктор, чтобы наложить роженице швы. Салли тем временем умащивала оливковым маслом кожу младенца и чувствовала себя так, словно держит в руках собственное бьющееся сердце.

– Ланселот, – прошептала она. – Ну и имечко! Мальчишки тебя побьют, это уж точно. Но ты не бойся. Я позабочусь, чтобы все называли тебя Лотто!

И с ее легкой руки все действительно стали звать его Лотто.

РЕБЕНОК ТРЕБОВАЛ ЖЕРТВ.

После родов тело Антуанетты расплылось, а грудь обвисла. Естественное вскармливание оказалось явно не самой удачной идеей. Но в тот момент, когда малыш Лотто впервые улыбнулся ей и она увидела на его щечках свои собственные очаровательные ямочки, тут же его простила. Какое счастье, что красотой он пошел в нее! Семья ее мужа, все эти типичные обитатели Флориды, не были сборищем писаных красавцев.

Все они были саквояжниками, потомками коренных Тимукуа, в крови которых смешались испанцы, шотландцы и беглые рабы. Большинство из них выглядели как подгоревшее печенье. Салли была скуластой и костлявой, Гавейн – лохматым, огромным и немногословным. В Хэмлине люди подшучивали над ним, говоря, что он человек лишь наполовину, а на самом деле – отпрыск медведя, подкараулившего его мать, когда она возвращалась домой. Антуанетта привыкла к милым напомаженным ухажерам и шумным богачам. Даже будучи уже целый год замужем, она все равно приходила в жуткое волнение, когда ее муж входил к ней среди ночи. После она шла за ним в душ прямо в одежде, словно в трансе. Антуанетта выросла в Нью-Гэмпшире, и детство у нее было несладким: пять младших сестер и сквозняки, такие жуткие, что по утрам ей постоянно казалось, что она умрет раньше, чем успеет одеться. Коробки с потерявшимися пуговицами и холодные батареи, жареная картошка на завтрак, обед и ужин.

Однажды Антуанетта ехала на поезде в Смит, и в тот день ей было не суждено сойти на своей остановке. На сиденье позади нее лежал журнал, раскрытый на фотографиях с видами Флориды. Она увидела деревья, гнущиеся под весом золотых плодов, солнце, другую, роскошную жизнь. Жару. А еще – женщин в костюмах русалок, плещущихся в зеленой лагуне.

Это был знак свыше.

Антуанетта доехала до конечной станции и потратила остаток денег на билет до Вики-Вачи.

Когда она вошла в офис и менеджер увидел ее золотисто-рыжие волосы до талии и волнующие изгибы тела, он тут же взял ее в шоу.

Один из парадоксов русалочьих будней: чем безмятежнее она должна выглядеть, тем тяжелее работать. Ламантины расчесывали ее волосы, в которых резвились маленькие голубые рыбешки, а сама Антуанетта томно и ослепительно улыбалась, но вода, в которой она плавала, была холодной, всего двадцать три градуса, течение – сильным, а от того, как хорошо она умела задерживать дыхание, зависело, плавает она или уже тонет.

Тоннель, по которому русалки приплывали в бассейн, был темным и длинным. Спускаясь по нему, можно было зацепиться волосами и лишиться скальпа. Антуанетта не видела зрителей сквозь толстое стекло, но всегда чувствовала их взгляды. Ей нравилось подогревать их интерес и веру в то, что она – настоящая русалка. Но иногда, когда Антуанетта коварно усмехалась им, она становилась похожа не на Русалочку, какой должна была быть, а на ведьму, отобравшую у бедняжки речь, хвост и дом, где она могла бы жить долго и счастливо.

В такие минуты она превращалась в сирену, одну из тех, что увлекают моряков своими песнями и заставляют их суда разбиваться о скалы, а после мрачно наблюдают за тем, как бедняги канут в пучине.

Время от времени ее приглашали в различные бунгало, где она встречалась с актерами телевидения, комиками, игроками в бейсбол, а один раз – с манерным певцом, который через пару лет превратился в звезду кинематографа. Они все давали ей обещания, но никогда их не выполняли. Ей не преподносили дары, и директора не приглашали ее поговорить тет-а-тет.

В конце концов настал миг, когда она поняла, что пора посмотреть правде в глаза: ей никогда не стать владелицей дома в Беверли-Хиллз. Ей перевалило за тридцать. Тридцать два. Тридцать пять? Задувая свечки, она понимала, что уже не старлетка. Все, что ждало впереди, – те же танцы в холодной воде.