Эпоха мертворожденных - Глеб Бобров Страница 2

– Равняйсь! Смирно! Равнение – на комбата!

Народ подтянулся. Те, кто в головных уборах – отдали честь. Остальные тоже как-то, но отреагировали – кто сигарету изо рта вынул да опустил, кто разговор прервал, кто просто голову повернул. Во всяком случае все смотрели на идущих.

Деркулов глянул и, благодарно прикрыв на мгновение глаза, коротко кивнул.

Где-то в самом центре палаточного городка чистый сильный голос затянул:

Ще не вмэрла эта сцуко – зрада, и подляна…

Мелодия "Гимна Нэпокоры" [6]полностью совпадала с музыкой Гимна Украины и ее законной правопреемницы – Центрально-Украинской Республики, а вот вариантов глумливого перефраза существовало бесчисленное количество. Тот, что звучал сейчас, например, – откровенно изобиловал непристойностями.

Начальник караула с непроявленным вовне удовольствием прослушал первый куплет и на припеве, потушив глаза, почти дружески попросил:

– Кирилл Аркадьевич! Уймите народ!

Сдержано улыбнувшись под ноги, Деркулов оторвал руку из-за спины, растопырил расслабленную ладонь и, словно проведя по воображаемой крышке стола, погладил воздух.

Пока песня каскадами затухала, капитан имел возможность насладиться разухабистым содержанием второго куплета.

* * *

В вагончике тепло, светло и даже как-то уютно, невзирая на лаконичное убранство: Т-образный совдеповский стол под добротным желтым лаком, несколько деревянных стульев явно гарнитурного происхождения, приспособленный под чайный столик кургузый сейф, напоминавший Деркулову почему-то задницу бегемота да масляный радиатор в углу. Все дело, скорее всего, было в столь узнаваемых кухонных обоях в мелкий сиренево-розовый цветочек и в откровенных до примитива занавесочках в такой же ситец-пеструшку. Даже отсвечивающий благородным титаном ноутбук на столе и присутствие двух полковников с грозными знаками военной прокуратуры не могли заглушить неистребимого бабского обустройства, оставшегося от прежних хозяев походного кабинета.

Вне всяких сомнений только что закончился непростой разговор. Сравнительно молодой, демонстративно вышколенный и выскобленный до свинцового блеска, статный полковник стоял у стола. Нажав пару клавиш, он коротким движением закрыл крышку компьютера, переложил пластиковую раскладушку с бумагами в сейф, закрыл его на ключ и, сняв с гвоздя фуражку, вышел на улицу. Зажатый в трубу взгляд, рапирой прошедший сквозь Деркулова, и отчетливый нервный румянец на скулах красноречиво свидетельствовали о сложной внутрикорпоративной жизни военной прокуратуры.

– Садись ближе, Кирилл Аркадьевич… густым низким голосом, сказал второй. – Чайку попьем, разговоры разговаривать будем. Глядишь, до чего путного и договоримся.

Деркулов, подвинув стул, сел напротив приоткрытого окна через столешницу от стула полковника. Тот же встав готовил чай – охотничьим перочинником откромсал от лимона две такие дольки, что лимон укоротился ровнехонько до половины, кинул по два пакета чая и по десертной ложке сахара, залил оба стакана кипятком и, поставив их в алюминиевые, чуть ли не железнодорожные подстаканники, вернулся на свое место.

– Как у тебя с сигаретами? – спросил прокурор, подвигая пепельницу и закуривая сам.

– Спасибо, пока есть.

– Ну, на – тогда, что б не "пока"… – через стол плавно переехал блок "Князя Владимира".

"Курево покрутело вдвое!" – отметил про себя Деркулов и, переложив подарок на боковую столешницу, полез в бушлат за своей пачкой.

Полковник внимательно изучая кончик лезвия, не убранного сразу складника, исподволь поглядывал на своего подопечного. Деркулов, прихлебывая чай, старательно пялился в окно, за которым с интервалом в пол минуты методично проплывал примкнутый штык-нож караульного.

По-хорошему они походили на два платяных шкафа или несгораемых сейфа, поставленных через казенный стол друг напротив друга. Разных во всем, но одинаково громоздких, тяжких, с плотно закрытыми дверцами и запертыми на секретные замки ящиками своего нутра. И обоим край как требовался доступ к содержимому другого. Ну, это если – по сути. Внешне они, конечно же, различались весьма существенно.

Если Деркулов выглядел мужиком, которому под полтинник или около того, то полковнику Нагубнову можно было смело дать все крепкие шестьдесят. Но тут был совсем не тот возраст, когда начинаются мысли о тяге к земле, той, к которой пора привыкать, и о банальном геморрое. При своих почти метр девяносто да полтора центнера литого чугуном веса, он совсем не казался тучным и пожилым. Напротив!

Деркулов, уступавший ему всего каких-то пол головы да пару пудов, ощутимо чувствовал кожей присутствие рядом с собой реальной опасности. Не с точки зрения окончательного вердикта и дальнейших поворотов своей судьбы, а конкретной неосязаемой интуитивной угрозы зверя, залегшего рядом. Как ощущение взгляда снайпера меж лопаток, как уверенное чувство заминированной тропы среди руин, как подгоняющее дыхание сидящего на хвосте спецназа. И именно поэтому Деркулов ему – не верил.

– Павел Андреевич! А ножичек-то у вас пендостанский [7]… – иронично прервал затянувшееся молчание Деркулов. – Не патриотично как-то получается.

– Да… – хитро улыбаясь во весь сияющий фарфором ряд, ответил он. – Говорили мне. Вот из-за него, наверное, все никак на повышение не иду. Все мои однокашники давно уж как в лампасах выпендриваются. Один я по просторам старой Родины кукую. Да, знаешь, расставаться – жаль. Считай, двадцать лет, как подарили – прирос ко мне.

Со смачным щелчком курносый клинок юркнул в латунно-деревянный гробик рукояти и, сразу потерявшись в широкой лапе, привычно утонул в кармане.

– У меня тоже один был – любитель этого дела. Этот бы оценил по-взрослому.

– Был – говоришь… Ну, дык – о былом. У меня, Кирилл Аркадьевич, вот какое дело сегодня вырисовалось к тебе. Говорим мы с тобой почти неделю, а договориться толком не можем. Нет, нет! – отмахнулся он от удивленного взгляда и поднятых бровей… – То, что ты готов сотрудничать с Главной военной прокуратурой Российской Федерации и изложить все свои воинские подвиги, как ты сам говоришь "в любой форме", вне всякого сомнения – хорошо. Но… Ты меня прости, Деркулов… – он, немного изменив угол корпуса, тут же навис над столом… – Только я, хоть убей меня сапёрной лопаткой в лоб, не приму в толк, какого ляда тебе понадобилось заявлять о согласии на этапирование в Нюрнберг? На ненавистную тебе Европу захотелось взглянуть или лавры Милошевича глаза застили?