Повелительница драконов - Вольфганг Хольбайн Страница 2

Деревня лежала в излучине реки, похожая на кусок черного угля, с трех сторон окруженная переливающейся, серебристой, сине-зеленой лентой. В последние годы деревня начала разрастаться в единственно возможном направлении.

Точнее, не совсем.

Несколько домов, построенных очень смелыми — или очень глупыми — людьми, частично выдавались в реку, стоя на сваях, как изнемогающие от жары жирные аисты с множеством ног или как каменные ласточкины гнезда, прилепившиеся под изгибом разрушенного моста. Раньше у нее было название, у этой когда-то гордой, богатой, а теперь сожженной деревни, вернее, даже несколько названий: некоторые называли ее Либари, словом из языка аборигенов, живших здесь до того, как пришли поселенцы, и значения которого никто не знал; другие — позднее — окрестили ее Зеленым Лугом. Это название абсолютно не подходило, но звучало красиво. Оба названия были утрачены, когда здесь, на реке, люди открыли силу, которую нес в себе большой серебристый поток, и использовали ее. Тогда крытые соломой хижины уступили место тяжелым, каменным домам с черными шиферными крышами, над которыми огромные дымящиеся трубы выдавали тайны, дремавшие под ними. И деревня стала городом.

Когда жители Либари — или Зеленого Луга — начали делать железо, город стал слишком безобразным для такого благозвучного названия, как Либари или даже Зеленый Луг, во всяком случае, зелеными вскоре стали сточные воды, стекавшие в реку из домов, недавно оборудованных канализацией. Это случилось потому, что их жители не только плавили железо и сталь, а постепенно и другие сплавы, но и ели, и пили, и вдыхали — правда, не зная того, — много чего, что на самом деле должно было находиться в плавильных тиглях. Если они даже и знали, их это не заботило. Во всяком случае, они удивлялись тому, что старики в городе были уже не такими старыми, как раньше, и появилось больше болезней. Но город стал богатым, богатым и безобразным, он все рос и скоро получил новое название. Теперь его часто называли Стальной Деревней, и жители приняли это название, хоть и ненадолго.

Его сожгли.

Вместе с городом.

За одну-единственную ночь, наполненную бьющими воздух черными крыльями, пронзительными криками и огнем, который дождем сыпался с неба и был тысячекратно жарче пламени в горнах внизу, на земле. Город обуглился, превратился в пепел, пыль и горячую грязь, которую уносила река. Труд трех поколений пропал за одну ночь. Большие параллелепипеды коричневатого от ржавчины чугуна расплавились в последний раз, так что теперь на больших участках развалин города они образовали погребальный саван из пористых шлаков. Надежды и мечты о богатстве и могуществе испарились, как и люди, мечтавшие о них, и золото, на которое щедро обменивали отточенную сталь, расплавилось в руках своих владельцев и каплями стекло на землю, как сверкающие слезы.

Вот так Стальная Деревня, которую раньше называли Зеленым Лугом и еще раньше Либари, а завтра, быть может, назовут Сгоревшим Городом, нашла свой конец, закономерно последовавший за ее коротким расцветом.

Уничтожение было полным. Черный божественный кулак, обрушившийся на город ночью, оставил на земле раскаленные добела шрамы. Треть города, примыкавшая к излучине реки, была разрушена полностью. Разрушена, сожжена и стерта в порошок — возможно, это происходило в обратной последовательности. Она напоминала расплющенные внутренности вулкана. Там, где расплавленный железный покров был разорван и виднелась голая земля, она была черна и блестела, превратившись в стекло.

Вторая треть города выглядела, пожалуй, еще ужасней, поскольку здесь опустошение было не столь полным. Там, где разрушение было настолько сильным, что скрывало собственные следы, не осталось ничего, чего можно было испугаться.

Здесь же было чего пугаться. Несколько стен устояли под огненной бурей; то тут, то там виднелись балки, торчащие из черной трясины, как пальцы утопающего; угловые столбы и перекрытия сарая, рассчитанные на вес железных болванок, выдержали всепожирающий огонь, уничтоживший крышу и стены. Казалось злой насмешкой то, что на крыше еще стояла дымовая труба, снаружи такая же черная, как и внутри. Черное нечто напоминало скорчившегося человека, закрывшего руками голову, но целиком покрытого железом, являя собой ужасную скульптуру.

В последней трети города стояли руины, покрытые серой пылью и пеплом. Кое-где еще горело, местами из горячей золы торчали кости. Город со стороны суши принял на себя сильнейшую ярость огненной бури, которую принесли низко несущиеся чудовища.

Здесь огонь был просто огнем, а не адским жаром, который испарял железо и расплавлял сталь. Жители этой части города, которые были самыми богатыми и уважаемыми гражданами Стальной Деревни, успели осознать, что злая судьба оказалась к ним особенно жестокой. Они слышали шум огромных черных крыльев, видели пламя и слышали вопли, а вскоре вопить стали и они сами. Преграда из домов, остановившая волну огня и смерти, уготовила им более мучительный конец. Они видели приближение своей смерти. Некоторым даже хватило времени выбежать из своих домов и прыгнуть в реку в надежде на спасение в кипящем потоке. Сейчас, когда взошло солнце, их трупы были, наверно, уже на расстоянии нескольких миль отсюда.

Были и выжившие: в подвалах, в мертвых пространствах под почерневшими оконными проемами, позади огромных болванок из чугуна и стали. Некоторые из спасшихся даже могли звать кого-нибудь, кто взял бы нож и освободил их от мук. Но таких было не очень много.

Вот что увидела Талианна, когда на следующее утро вышла из леса и посмотрела вниз, на свой родной город.

Чья-то рука коснулась ее плеча. Она подняла глаза. Мгновение она цеплялась за безумную мысль, что это могла быть ее мать, которая, как и она, нашла в лесу укрытие и теперь пришла, чтобы сказать ей, что все в порядке и она жива. Но лицо, которое она увидела, было не худое, посеревшее от возраста и железной пыли лицо ее матери, — это было горестное лицо Гедельфи, обрамленное седыми волосами, с приставшей грязью, еловыми иглами и остатками болотной тины, в которую он провалился, когда выползал за ней из штольни.

Лишь его глаза были не слепыми глазами Гедельфи, которые потухли еще до того, как Талианна впервые увидела восход солнца, а глазами ее матери, темными и большими, окруженными крошечными морщинками, появившимися оттого, что она любила смеяться. Но только на мгновение. Потом они снова превратились в белые матовые шары, блестевшие на лице Гедельфи. И когда Талианна повернула голову и посмотрела на его руку в шрамах, тяжело лежавшую на ее плече, она увидела у него под ногтями кровь.