Город Мечтающих Книг - Вальтер Моэрс Страница 2

Моим крестным был Данцелот Слоготокарь. Когда этот мой дядя по материнской линии взял меня под свое крыло, ему было уже более восьмисот лет, — ископаемое по меркам Драконгора. Дядюшка Данцелот был крепким стихоплетом без особых амбиций, писал на заказ (в основном хвалебные адресы для праздников), а еще считался одаренным текстовиком по части застольных и похоронных речей. Собственно говоря, он был скорее читателем, нежели писателем, скорее любителем литературы, нежели ее творцом. Он заседал в бесчисленных комитетах по присуждению премий, организовывал поэтические состязания, подвизался независимым лектором и литературным «негром». Сам он опубликовал лишь одну книгу «Об отраде огорода», в которой настойчиво воспевал пышно разросшиеся грядки синекочанной капусты и распространялся о философских импликациях приготовления компоста. Свой огород Данцелот любил почти как саму литературу и без устали проводил параллели между укрощенной природой и поэзией. Собственноручно посаженный куст клубники равнялся для него выстраданной поэме, выверенные грядки спаржи — ритмическому рисунку стиха, а гора компоста уподоблялась философскому эссе. Позвольте, мои терпеливые друзья, привести коротенькую цитату из уже давно распроданного сочинения Данцелота: по его описанию простой синекочанной капусты вы составите себе много лучшее впечатление, чем из тысячи моих слов:

Не менее ошеломляет процесс разведения синекочанной капусты. Тут ради разнообразия следует заботиться о состоянии кочана, а не о росте листа, и опытный огородник определяет временное ожирение по зонтику соцветий. Его бесчисленные, собранные в компактные соцветия бутоны жиреют вместе с черенками, образуя бесформенную массу голубоватого растительного сала. Синекочанная капуста — это цветок, гибнущий перед распусканием в собственном жиру, или точнее: множество погибших цветков, зачахшее соцветие! Как, скажите на милость, способно размножаться это кормовое создание с его заплывшей жиром мошонкой?

Впрочем, после краткой вылазки в противоестественное оно все же возвращается к естественному. Разумеется, огородник не даст ему такой возможности: урожай капусты собирают на пике ее заблуждения, а именно на наивкуснейшей стадии ожирения, когда соцветия толстопузого растения напоминают по вкусу фрикадельку. Селекционер же, напротив, оставляет голубую массу в уголке своего огорода, позволяя ей возвратиться к своему лучшему «я». Если он придет взглянуть на нее через три недели, то вместо трех фунтов растительного сала найдет увядший кочан, вокруг которого зудят пчелы, блуждающие огоньки и пряничные жуки. Прежде неестественно утолщенные нежно-голубые черенки преобразовали толщину в длину и, как мясистые цветоножки, теперь украшены на конце несколькими редко сидящими желтыми цветками. Немногие неукротимые бутоны приобретают синюю окраску, набухают, распускаются и выбрасывают семена. Эта маленькая, храбрая стая отважных и верных природе героев не дает погибнуть роду синекочанной капусты.

Да, вот вам Данцелот Слоготокарь во всей своей красе. Един с природой, влюблен в язык, неизменно точен в наблюдениях, оптимистичен, немного взбалмошен и настолько скучен, насколько возможно, когда речь идет о предмете его литературных трудов: о синекочанной капусте.

У меня сохранились о нем лишь добрые воспоминания, кроме, конечно, тех нескольких месяцев, когда (после того как во время одной из многочисленных осад Драконгора ему угодил в голову каменный снаряд из катапульты) он возомнил себя шкафом, полным запыленными очками. Тогда я страшился, что он никогда больше не вернется к нам из мира галлюцинаций, но вскоре он оправился — после нового тяжелого удара по голове. От унесшего Данцелота гриппа не нашлось сходной панацеи.

Смерть Данцелота

Когда на восемьсот восемьдесят восьмом году своей долгой и насыщенной динозаврьей жизни Данцелот испускал дух, мне было лишь семьдесят семь весен и я еще ни разу не покидал Драконгора. Умер он, по сути, от безобидной, гриппозной инфекции, справиться с которой оказалось не под силу его ослабленной иммунной системе (что еще больше усугубило мое принципиальное недоверие к надежности иммунных систем).

Итак, в тот злосчастный день я сидел у его смертного одра и записывал следующий диалог, так как крестный потребовал, чтобы я запротоколировал его последние слова. Нет, он не настолько любил себя, что желал оставить для потомков описание своего предсмертного вздоха, напротив, он счел это неповторимым шансом для меня собрать аутентичный материал в данной области. Иными словами, он умер при исполнении своего долга «крестного в литературе».

Данцелот: Я умираю, мой мальчик.

Я (борясь со слезами, потеряв дар речи): У-у-у…

Данцелот: Я далек от того, чтобы приветствовать смерть по соображениям фатализма или по свойственному старости философскому маразму, но, похоже, придется с ней смириться. Каждому дается лишь одна бочка, а моя полна почти до краев.

(Задним числом я радуюсь, что дядюшка прибег к образу полной бочки, ведь он указывает на то, что свою жизнь Данцелот считал наполненной и содержательной. Многого добился тот, кому собственная жизнь напоминает полную бочку, а не пустое ведро.)

Данцелот: Послушай, мой мальчик, многого я тебе завещать не могу, во всяком случае, финансово. Это тебе известно. Я не стал одним из тех драконгорских крезов, у которых денег куры не клюют и которые гонорары хранят в мешках по подвалам. Я завещаю тебе мой огород, хотя знаю, что овощи ты не слишком жалуешь.

(Тут он был прав. Как любого молодого драконгорца, меня не слишком интересовали славословия синекочанной капусте и гимны в честь ревеня из огородной книги Данцелота, и я этого не скрывал. Лишь позднее семя Данцелота дало всходы, и я даже разбил собственный огород, стал выращивать синекочанную капусту и научился черпать толику вдохновения в укрощенной природе.)

Данцелот: Я вот-вот сыграю в ящик, а в ящике-то моем пусто…

(Несмотря на удручающие обстоятельства, я невольно прыснул, поскольку эвфемизм «сыграть в ящик» в данной ситуации казался не только верным, но и явно комичным: будто он, неуклюже нашаривая, выхватил первый же попавшийся оборот из кубышки черного юмора. Будь это рукопись, вышедшая из-под моего пера, Данцелот обязательно подчеркнул бы его красным. Но мое прысканье в носовой платок вполне сошло за сморканье во время рыданий.)

Данцелот: …и потому в материальном смысле мало что могу тебе завещать.

(Я мотнул головой и зарыдал, на сей раз искренне расстроенный. Он же умирает и одновременно тревожится о моем будущем! Как трогательно!)

Данцелот: Но у меня тут есть кое-что, гораздо более ценное, чем все сокровища Замонии. Во всяком случае, для писателя.