Охота на крыс - Алексей Андреев Страница 2

Кони шли ходко, и Рогволд еще за три дня пути из Ашура к границе степи успел втянуться в ритм дороги. Распрощавшись на лесистом холме с Винтом и Редриком, путники направили бег своих коней в простор степей. Рогволд с детства пас лошадей и любил скакать верхом, без седла, оглашая луг звонкими криками. Теперь с седлом рус разобрался неожиданно быстро, никаких особых трудностей не возникло. Спустя десять дней дороги сквозь степь он чувствовал себя прирожденным всадником. Как и чернокожий нганга Карим-Те, не говоря уже про Бронеслава и Кетрин, которые, похоже, родились в седле.

Проблемы возникли у Урука. Орк никогда не ездил верхом. Весь его народ дерется в пешем строю, из-за роста вершников у них нет. Вернее сказать, не было, сейчас по правую руку от руса ехал первый и последний всадник народа Урук-Хей

Еще при первом переходе от Ашура в степь орк ухитрился в кровь сбить спину своего коня. Пришлось Винту отдать ему своего, и теперь Кетрин старательно опекала горе-наездника. Гроза караванных дорог делала это весьма нежно, не применяя оружия:

— Ты ж сидишь, как на собаке верхом, колени не задирай! Когда седлаешь, то по пузу коня хлопнуть не забудь, а то ремень нормально не затянешь и спину лошади в кровь собьешь… — поучала орка атаманша. — Вот, смотри, как надо!…

Урук огрызался, отшучивался, но изо всех сил терпел поучения, лишь иногда яростно скрипел клыками, благо, было чем скрипеть. Теперь, спустя неделю пути, он уже худо-бедно мог управляться с конем, хотя до спутников орку еще было далеко.

Степь приняла путников, степь, заполняющая собой горизонт от края до края. Буйный ковер разнотравья с головой скрывал всадников, беспощадный огонь солнца высушивал верхушки травы. Бледное небо, залитое солнечным огнем, казалось выжженным блекло-голубым камнем. Неподвижной черной чертой в небе висел беркут. Неделя пути, и мир не менялся — все то же море разнотравья, выжженное небо и черная свастика неподвижно зависшего беркута…

Лишь иногда на фоне неба, у горизонта, начинали проступать курганы, увенчанные каменными идолами. От кургана к кургану двигались путники, находя воду на дне каменистых балок. Не раньше полудня на горизонте появлялся новый курган., и только к закату путники подъезжали к нему и разбивали нехитрый лагерь.

Сжимали каменные кулаки неведомые боги степи. Свет костра, освещавший обветренный камень, дарил иллюзию угрозы от искаженной гримасы гранитного уродца. Пока не было нужды таиться, ярко горел костер, и всю ночь несли свою стражу над их лагерем степные совы, зачарованные ведьмаком. Не зря направил Бронеслава в их отряд старый ведьмак Вершигора, ох не зря.

Много сил сберег его дар, сил, столь нужных в дороге. Сведущ был ведьмачий дружинник в повадках тварей, живущих в степи. Не зря сотник каждую ночь раскладывал веревку из верблюжьего волоса вокруг их лагеря. Ни змеи, ни ядовитые пауки не тревожили сон вымотавшихся за день людей. Знал Бронеслав и об обычаях народов, населявших просторы степи. Каждый вечер он щедро делился со своими спутниками тем, что узнал сам или слышал от опытных дружинников…

Не отставала от него и Кетрин. Неразговорчивая, хмурая девушка просто преображалась у костра. Ярый огонь горел в ее глазах, лихой огонь степного набега. Звонко пела атаманша, и в песнях ее был гул земли под копытами коней, посвист острых стрел и свист ветра под ударами острых сабель. Девушка пела и сама пьянела от сладкого хмеля песен, воли вольной и ночного ветра. Не было в этих песнях страха, не было пощады врагам, лишь удаль молодецкая да пьянящая от ветра в лицо, бескрайняя степь…

И далеко разносились над степью удалые песни разбойников, гордо называвших себя казаками, песни атаманов, сгинувших в чистом поле и не искавших себе иной гибели. Нет над их могилами курганов, песни стали погребальными курганами для лихих удальцов. И куда ни заносила казака судьба, всегда уходил он перед смертью в чисто поле. Там и хоронили верные побратимы или степной орел выклевывал очи у мертвеца. Жил казак в степи и после смерти сам становился степью.

Даже атаман Конан, в далекие времена ставший королем, вернулся перед смертью в родные русские степи. На речке Запорожке насыпан курган в память о делах его и в память о нем. В странствиях своих услышал Конан песню, сложенную есаулом Иваном Кольцо. Вместе ходили они в лихой набег, вместе дрались спина к спине. Из-за Перевала Странников пришел Иван Кольцо и стал побратимом лихому атаману, и сложил песню обо всех удальцах, сколько их ни жило на белом свете.

Звенели кованные серебряными подковками сапоги на пластинах дороги между мирами. Пошатываясь, шел раненый казак по мосту, сотканному из паутины бледного света, и звезды, не мигая, смотрели на побратима князя Сибирского. Лилась кровь из ран, но крепко цеплялся за жизнь удалой казак Иван Кольцо, прорвавшийся, прорубившийся неведомым чудом сквозь вражью орду. Дошел и, только увидев простор вольной степи, рухнул на землю, вдохнув в израненную грудь ветер, пахнущий ковылем и полынью.

Никто не знает, что привело побратима Ермака на пороге смерти в новый мир, мир, ставший ему новым домом. Зажили раны, и еще долго дрожала степь от лихих набегов его удальцов. Так же, как никто не знает, где и когда сгинул удалой казак Иван Кольцо, под каким курганом в степи лежат его кости. Да и есть ли над ними курган?

Лишь песня хранила память о лихом казаке. Века прошли с тех пор, но жива она, и звонко пела ее Кетрин:

… Как во чисто поле, да во широко поле

Вывели казаки сорок тысяч лошадей,