Дожить до коронации - Анна Мария Роу Страница 19

Все оказалось проще. Через несколько дней я увидела его на улице под руку с другой дамой. Шикарной, ухоженной, модно одетой. Он холодно поприветствовал нас с сестрой и сопровождающими и представил свою спутницу — законную супругу. Ей он нас отрекомендовал как милых девочек со строгими принципами и большими перспективами. До сих пор в кошмарах вижу ту его улыбку под тонкими манерными усиками. Слышу те слова, как камни, падающие в пропасть.

Как я смогла сдержаться и не броситься на него с обвинениями, не знаю… Вот так просто рушатся воздушные замки. Под крики чаек, шум прибоя и вкус сахарной ваты на палочке.

Вечером я занемогла. Поднялась температура, началась лихорадка. Доктор, которого вызвали обеспокоенные родители, диагностировал беременность на раннем сроке и прописал полный покой.

Когда я немного оправилась, состоялся серьезный разговор. Мать беззвучно плакала, сестру ко мне не пустили во избежание тлетворного влияния. Отец очень сухо рассказал некоторые подробности о господине Мядельском, профессиональном ловеласе, который предпочитал соблазнять неопытных наивных юных девушек. Рассказал о его самой любимой схеме действий: спасти-заинтриговать-очаровать-обольстить-бросить. Просветил и про более простые способы игр, если жаль тратить много времени.

Далее они с матерью обсуждали способы прервать беременность и какие из них самые эффективные. Чтобы уж наверняка. О моем мнении никто и спрашивать не стал. От литров травяных настоек, непомерных физических нагрузок и уколов коровьих гормонов меня спас все тот же доктор, объявив, что я могу и не пережить аборт. «А это мысль!» — заявил отец. И Аврора Орловска, подданная Соуры, умерла.

Некролог в газетах. Похороны. Соболезнования родным и близким. Федора искренне плакала, сожалела, что не смогла со мной проститься. Мать всецело поддержала решение отца: вычеркнуть мое имя из памяти и семейного древа, объявить умершей и выгнать из дома без средств к существованию.

Вечером мне, как обычно, принесли теплое молоко, я заснула, а очнулась через несколько дней на вокзале в крупном городе соседней страны. В простой одежде камеристки, с вырезкой из газеты о собственной смерти и запиской от родителей, что отныне я для всех мертва, и требованием больше им глаза им не попадаться. Ведь честь семьи надо сохранить любой ценой!

Уличить родителей в жестоком поступке было практически невозможно. У меня слишком обычная и неприметная внешность. Сколько таких невысоких, худеньких кареглазых шатенок с простыми чертами лица бродит по улицам? Последние несколько лет нас с сестрой обучали в иностранном пансионе. Те, кто знал меня взрослой девушкой, жили слишком далеко и не могли помочь. Да и сомневаюсь, что захотели бы.

Но мне еще повезло! Подозреваю, что доктор получил не только солидную сумму за молчание, но и камень на шею вместе с пропиской на дне морского залива.

Без денег, без жилья, без приличной одежды, в чужом городе, с ребенком под сердцем. Что мне делать? Та часть меня, которая всегда была бунтарской, требовала бороться, искать выход. Например, пойти работать. Но для тяжелого физического труда я и здоровая была слаба. А в приличный дом гувернанткой или учительницей меня не брали. Ухоженных матрон смущали и кашель, и мой непрезентабельный внешний вид, и отсутствие рекомендаций. Идти в бордель не позволяли воспитание, гордость и чувство собственного достоинства. В монастырь? Так для подобного служения нужны искренность и вера, а я не хотела лицемерить.

Поэтому через несколько голодных дней вечером я и очутилась на том мосту. В полубессознательном состоянии перелезла через перила, глубоко вздохнула и сделала шаг вниз… Река глубокая, одна из крупнейших в Аоре. Течение сильное, воды коварные и холодные. Она без вопросов приняла бы еще одно тело и скрыла от людей в своих пучинах меня и мою историю.

Я не хотела закрывать глаза, но практически сразу зажмурилась. И того, кто, прошелестев крыльями, поймал меня у самой воды, не видела. Краткие мгновения полета. Не когда летишь в безысходность, а плавного, уверенного. Толчок о землю и недовольный девичий голос:

— А для меня ты свои крылья ни разу не раскрывал!

— Успокойся, Ви! Девушке нужна помощь! — ответили ей. Я с каким-то безразличием разлепила глаза, но весь мир предстал мельтешением цветных пятен. Где люди, где небо или деревья — не разобрать. — Все в порядке, госпожа! Мы отвезем вас в больницу, — было сказано уже мне.

На следующий день в госпитале меня нашла княжна. Как и все женщины из императорской фамилии, она раз или два в неделю работала по несколько часов в больницах или приютах. Это своеобразный обет пред Небесами, строго соблюдавшийся всеми членами семьи, вне зависимости от того, где они находились. Даже на каникулах в другой стране.

Подозреваю, эти больницы проверялись так, что во время визита венценосных особ безопаснее мест во всем государстве было не найти, но факт остается фактом.

С Ольгой я раньше дружила. Если можно назвать дружбой пару месяцев совместной учебы в одном из пансионов несколько лет назад. Но, как ни странно, она меня узнала, выведала у врачей мою историю, забрала к себе, занялась лечением, а когда я немного оправилась, взяла с собой в Роокан в качестве одной из фрейлин.

Княжна не только спасла мне жизнь, предложила работу, дала новую фамилию, биографию и подданство. Она заново научила меня улыбаться, видеть светлые стороны в происходящем. Прощать себя и надеяться. Только доверять другим никак не получалось.

Когда-нибудь появится желание любить и верить. Или хотя бы выйти замуж за более-менее достойного кандидата. Когда-нибудь…

Однажды я спросила Ольгу, почему она помогла именно мне. Ведь не я первая и не я последняя приняла ложь за сказку. А всем помочь даже у нее не хватит сил. Княжна ответила, что я всегда производила впечатление человека, который не становится зависимым от помощи, как от наркотиков, в любом случае выпутается из сложной ситуации и не будет снова и снова требовать помощи, как чего-то должного. Но такие убеждения не мешали ей раз в год сидеть со мной до утренней зари, наливать мне успокоительное и молчать. И приказать добыть для меня те фотографии, как осколки воспоминаний прошлой жизни. Только они и остались от меня наивной и мягкой.

Из письма леди Сесилии Декартон своей кузине