Последний Исход - Вера Петрук Страница 19

– Я сын бедного лавочника из Иштувэга, – тем временем, заныл Сейфуллах, бухнувшись на колени перед настоятелем. – Когда заболел Белой Язвой, за мной пришли ивэи, чтобы отвезти в Башню. Потом кто-то вытащил меня из телеги. Это был он, – Аджухам кивнул в сторону Арлинга. – Дальше одни провалы. Очнулся я уже в пустыне. Он сказал, что я обязан ему жизнью, и если я не буду делать так, как он велит, то меня бросят на растерзание пайрикам. И мою семью убьют – если не он, то люди из его клана. Велел мне притворяться учеником боевой школы, хотя какой из меня ученик? Я своей вины не отрицаю. Мы обманом проникли в сокровенное место, но клянусь добрыми богами, я действовал не по своей воле. Раскаиваюсь и молю о прощении.

– Ах ты, песий сын, – вскричал Арлинг, подхватывая игру Аджухама. – Да он помутился рассудком после болезни!

– Сам такой, – огрызнулся Сейфуллах.

– Если ты думаешь, что мы не отличим ученика боевой школы от обычного мальчишки, то ты заблуждаешься, – хмыкнул Бертран. – А ну, «ученик», покажи ладонь.

Аджухам поспешно протянул руку, которая тряслась вполне натурально.

– Здесь все ясно, – заключил настоятель. – Тяготы болезни и долгого пути наложили свой отпечаток, но это рука торговца, купца или писаря. Мозоль на среднем пальце весьма характерна. Мальчишка чаще держал в руках перо, чем меч.

Отпустив Сейфуллаха, Бертран вывернул ладонь Арлинга.

– Занятия боевыми искусствами накладывают трудно скрываемый отпечаток. Указательный и средний пальцы утолщены на суставах, большой палец был вывихнут и не раз…

Настоятель задумался, вглядываясь в его руку, и Регарди дернулся, желая отвлечь его внимание.

– Я убью тебя, мелкий поганец, – прошипел он, выплевывая слова в сторону Сейфуллаха. – Ты умрешь медленной и мучительной смертью, как я и обещал!

– Никого ты не убьешь, – усмехнулся Бертран, отвлекаясь от его ладони. – Мальчишка виноват, но мы ценим честность. Он отправится обратно домой, в Иштувэга, а вот ты останешься здесь. Навсегда.

Больше халруджи было знать и не нужно. Пусть и временно, но пока Аджухаму не угрожала опасность. А значит, появился шанс перейти к запасному плану.

«Одержать сто побед в ста сражениях – это не вершина превосходства, – учил Махди, – Подчинить врага, не сражаясь – вот подлинная вершина мастерства».

Регарди бился тысячи раз – с успехом и с поражением, но предстоящая битва должна была стать особенной.

– Я солгал вам во всем, кроме одного, настоятель – произнес он, надеясь, что за время, проведенное в Пустоши, сумел правильно прочитать Бертрана. – Так вот, правда в том, что я действительно мастер танца. И очень хочу жить. Предлагаю заключить сделку. Я покажу тебе танец, которому обучил меня один человек перед смертью, и если мне удастся поразить тебя, ты наградишь меня свободой. Отпусти меня в пустыню без воды, пищи и оружия – пусть пайрики решают, жить мне или нет. Если же мое представление тебе наскучит или не понравится, то ты разделаешься со мной так же, как и с другими наемниками, которые приходили спасать Санагора.

Арлинг слышал, как задержал дыхание Сейфуллах, как усмехнулся Бертран, как шевельнулся один из серкетов, нервно поправив ножны. Все понимали, что он затеял какую-то игру и сейчас усиленно пытались разгадать ее правила. Оставалось надеяться, что любопытство настоятеля, подогретое долгими годами отшельничества, окажется сильнее его благоразумия. Если бы халруджи был на месте настоятеля, он свернул бы шею такому «танцору», не задумываясь, но Бертран, к счастью, не смог побороть свой интерес.

– Что ж, – пробормотал он. – Я выжидал две недели, думаю, что смогу подождать еще полчаса. Но не рассчитывай, что сможешь меня обмануть. Мои братья будут держать тебя на прицеле.

Арлинг и без его слов понял, что несколько серкетов достали метательные трубки. Терпкий запах миндаля и вишни подсказал, что стрелки или иглы были предусмотрительно смазаны ядом. Пусть. Тридцать минут хватит, чтобы повторить танец Атреи, который он изучал с иманом много лет после ее смерти. Он вспомнил о нем, когда едва не упал в ров в тренировочном зале и был благодарен судьбе за подсказку. Уверенности в успехе не было, но Регарди решил положиться на удачу, хоть и понимал, что решение опрометчивое. Танец Атреи был оружием, которое стоило применять с горячим сердцем, но на холодную голову. У него же давно все было наоборот.

Настоятель, наконец, отпустил его руку, и Арлинг заботливо прижал ее к себе, чувствуя, что временно лишился одной конечности. Она была абсолютно бесчувственной. Впрочем, для его замысла достаточно было и одной руки.

Серкеты тщательно обыскали его, выложив перед настоятелем весь боевой арсенал Арлинга. Регарди не возражал, довольный тем, что его не заставили снимать одежду. Татуировка вызвала бы ненужные вопросы.

– Вы не против, если я попрошу мальчишку отбить ритм? – обратился он к Бертрану, который внимательно разглядывал его оружие. – А если у вас найдется баглама, то скучно точно никому не будет.

– Раскомандовался, – вспыхнул Аджухам, но настоятель кивнул, и из комнаты принесли нужный инструмент. Регарди не сомневался, что при желании в покоях Бертрана можно было найти и другие предметы для чувственного наслаждения.

– Давай что-нибудь вроде газаята, – обратился халруджи к Сейфуллаху, который, как и Скользящие, усиленно пытался разгадать задумку Арлинга. Аджухам был искусным игроком на багламе, но Регарди специально выбрал газаят – народный танец, любимый всеми кучеярами. Даже мальчишка из семьи лавочника, далекий от музыки, мог наиграть его простую мелодию.

Впрочем, исполнять Арлинг собирался отнюдь не его.

Начать оказалось легче, чем продолжить.

Свечи плавились, курильницы тихо шипели, легкий ночной ветер играл шелковыми тканями, которыми были убраны покои Бертрана. Чувствуя цепкие взгляды Скользящих, он осторожно прошел к кругу из свечей, еще не убранных после септории. Халруджи поднял руки к плечам, стараясь держать пальцы в пределах видимости серкетов. Ему не хотелось, чтобы их ядовитые иглы испортили его представление. Второго шанса не будет.

Запретив себе думать о том, что от того, насколько хорошо он запомнил уроки имана и его сестры, зависела жизнь последних дорогих ему людей, Арлинг начал кружиться.

И по мере того, как тело вспоминало нужные движения – простые, как счастье, удивительные, как мир, – голова освобождалась от лишних мыслей, вымывая песок и оставляя золото.

Забудь себя и свои желания. Помни, что ты заблуждаешься чаще, чем думаешь. Не осуждай слабость других. Откликайся сразу, когда просят. Помни о служении. Посвяти этому всю жизнь.

Слова из золотой главы Великой Книги Махди пришли на ум случайно и вскоре унеслись в бесконечность, осыпав халруджи песчаными искрами. Но в центре комнаты кружился уже не он. То был Арлинг Регарди, молодой и дерзкий сын канцлера, погибший много лет назад где-то на пути из Согдарии в Согдиану. На нем была золотая ливрея, расшитая синими лилиями, а его золотые кудри сверкали в блеске люстр бального зала. Он наслаждался танцем, вниманием, миром и жизнью. Он любил, но его любовь была мартовским снегом. Она растаяла с первыми лучами безжалостного весеннего солнца – дающего жизнь одним и забирающего ее у других. Арлинг Регарди кружился, не зная, что держал в руках пыль.