Цена короны - Татьяна Серебряная Страница 19

Когда он вошел, она сидела в кресле у двери на балкон. Дверь была высокая, застекленная. Дикий виноград опутал ее и растопырил листья, похожие на широкопалые лапы без ладоней, тщетно пытаясь заслонить комнату от безжалостных лучей солнца. Сверкающие стрелы мертвенно-белесого цвета, толщиной не более вязальной спицы, падали смертоносным ливнем, и казалось, что он вот-вот смоет, уничтожит без следа хрупкую темную фигурку…

В следующий миг она встала и шагнула к нему сквозь завесу. Невредимая.

Слепящая завеса сомкнулась за ее спиной.

Тонкая, как росток. Бархат платья, прошитый золотой нитью, почему-то кажется горячим, словно весь день пролежал на жарком солнце. Ткань туго стягивает ее стан и бессильными, тяжелыми складками стекает на пол. Хрупкая шейка клонится под тяжестью медных локонов и косичек, перевитых шелковыми шнурами. Ресницы, тронутые позолотой, дрожат. Капризный носик. Улыбка сладкая, несколько отстраненная — будто обладательница капризного носика вспоминает что-то такое приятное, что не передать словами, и тут же готова над этим посмеяться. Глаза под полуопущенными веками чуть щурятся. Вот-вот разомкнутся губки — блестящие, темные, как капли вишневого варенья, — и произнесут: «Что вы, лорд Адрелиан! Я ничего не вижу!»

Она не походила ни на пышногрудых, румяных южанок с кожей белой, как снега их родины, ни на дочерей степи, чье тела при свете пламени кажутся медными, а глаза так черны, что в них можно утонуть.

Женщина — самое прекрасное, что есть на свете. Даже если она не подарит тебе ласк, если просто пройдет мимо, едва удостоив тебя взглядом. Одни сразу ослепляют красотой, в других ее нужно разглядеть. Так ювелир высматривает в куске агата тот единственный завиток, который поможет одним распилом явить миру горный пейзаж размером с ладонь или неведомую птицу, летящую к солнцу. Так маг чувствует силу в неприметном обломке, впаянном в породу, или угадывает водяной пласт, скрытый глубоко под землей…

Когда Адрелиан открыл для себя эту истину, вода на Лааре не имела цены. Это после Катаклизма она стала бесценной. Тогда люди удивлялись, если десять дней не выпадало дождя. Тогда реки были полноводными, в любой захудалой деревушке имелся колодец, а то и не один, и никто не требовал плату за позволение набрать кувшин воды.

Но Адрелиан, командир крошечного гарнизона на границе с орочьими землями, уже тогда умел ценить воду… и ценить женщину.

Пленницы, которых он брал — а потом и наложницы, которых с удовольствием поставляли ему услужливые вассалы, ибо отдать дочь в сераль лорда-регента считалось большой честью… Они ожидали другого.

«Чего ты ожидала? Почему ты так удивлена?»

«Я думала, вы прикажете сразу раздеться и…»

А он вместо этого приказывал евнуху принести дорогого вина и фруктов, садился напротив и начинал расспрашивать. О родном поместье, о том, как прошло путешествие в столицу, нравится ли ей новая комната. О подружках, о лошадях, о том, какой вид открывался из окна ее покоев. И никогда не обижался, когда девушка проявляла любопытство, которое другой счел бы непочтительным.

«Лорд Адрелиан, а откуда у вас шрам на подбородке?»

Он рассказывал про шрам. Рассказывал про Крейд-Моор… Но не про сражения. Что толку смущать их видениями крови, брызжущей из ран, дымящихся внутренностей, отрубленных голов? Он говорил о лесах Нальраэна, где густые ветви деревьев тянутся к самому небу и не пропускают солнечного света. О суровых бородатых гномах, грубых и неотесанных. Когда его спрашивали о первых походах, он рассказывал об удивительных топях Уорлога, где на плавучих островках, сплетенных из водных растений, токуют птицы с чудесными бирюзовыми перьями и с хвостами, похожими на лиру…

Рассказывал и видел, как у его возлюбленной загораются глаза.

Так мог пройти не один вечер. И не один день. Бывшие соратники не удивлялись, но новые министры поначалу только качали головами — чудит лорд-регент. Но потом привыкли. И когда лорд Адрелиан прогуливался по дворцу, почтительно держа новую избранницу под руку, а потом проводил ночь в одиночестве, никто уже не удивлялся, не перешептывался и не высказывал сомнений в том, что наследник когда-нибудь появится на свет.

Пока, правда, лишь одна женщина подарила ему ребенка. Дочь…

И обеих отнял у него Катаклизм.

Ладно, не будем об этом. Не стоит. Что толку скорбеть о том, чего не вернуть? Теперь все в прошлом. А настоящее только что шагнуло ему навстречу из огненной завесы.

Настоящее… и будущее.

* * *

В руке она держала что-то, похожее на зеркало на толстой ручке. Однако в нем не отражалось ничего.

— Здравствуй, Амилла.

— Добрый вечер, Ваше величество.

Такое обращение позабавило Адрелиана.

— Кажется, ты немного поторопилась.

— Если что-то произойдет неизбежно, разве нельзя считать, что это уже случилось?

Лорд-регент улыбнулся и прошелся по комнате.

— В таком случае, мне и стоит обращаться к тебе «Ваше королевское высочество»…

Тонкие, подщипанные золотыми ниточками брови взлетели вверх, щечки чуть порозовели… Или это только показалось?

— Ну что вы, милорд…

— …ведь твоего отца уже короновали.

— Конечно, милорд. Но я подумала…

Девушка вздохнула — явно с облегчением — и прикрыла своим непонятным «зеркалом» вырез платья, вполне приличествующий столичной моде, но по кандийским меркам слишком глубокий. Только тут Адрелиан понял, что пристально смотрит на пару округлых холмиков, еще тронутых румянцем смущения.

— Что это у тебя?

— Баранья лопатка, милорд. Простите, если нарушила приличия… но мне надо было чем-то занять себя. Видите ли, я не стала брать с собой книг. Вчера вечером мне подали на ужин баранину, и это навело меня на одну мысль. Я попросила слугу, чтобы он достал лопатку и как следует отчистил ее. И в ожидании вас развлекалась рисованием…

Вот как, значит. Баранья лопатка…

— Осторожно, милорд. Берите там, где я держу, чтобы краски не размазались…

Рисунок был прост и незатейлив — полевой вьюнок. Но казалось, тонкий стебель выходит прямо из руки — и ветвится, ветвится, опутывая кость, разворачивая темные листья-сердечки, раскрывая сиреневые цветки…

— Этот цветок у нас называют «утренняя слава», — объяснила девушка. — Видите, его цветы похожи на горн? Они раскрываются с рассветом — как будто трубят славу солнцу…

— А где ты взяла краски, Амилла?

Девушка улыбнулась и игриво склонила голову набок.