Мракобес - Елена Хаецкая Страница 19

– Почему?

Бальтазар не ответил.

Доротея схватила его руку, сжала.

– Ты опять хочешь испугать меня?

Бальтазар смотрел на икону и старался забыть о том, что слышал от Тенебриуса.

С этого все начинается, думал он.

Сперва сомнения.

Потом он начинает утаивать кое-что на исповеди.

И вот он уже краснеет, когда видит образ Божьей Матери.

– Доротея, – выговорил Бальтазар через силу, – ты спросила моего совета. Я тебе ответил: к Рехильде не ходи.

– Почему? – совсем неслышным шепотом повторила Доротея. И он всей кожей ощутил ее страх.

– Я думаю, что Рехильда ведьма, – сказал Бальтазар. И рука Доротеи застыла в его руке.

– Откуда ты знаешь?

– Я спал с нею, – просто сказал Бальтазар.

– Она же замужем, – вымолвила Доротея, леденея. – Что ты наделал, Бальтазар!

Он покачал головой.

– Если бы ты знала, сестра, ЧТО я делал, когда был солдатом, ты не стала бы так ужасаться.

Доротея выпустила его руку и заревела, как корова. Старая, расплывшаяся, толстая.

* * *

Рехильде Дорн было девятнадцать лет, а Николаусу Миллеру сорок семь, когда он попросил ее руки.

Рехильда жила с теткой, Маргаритой Дорн. Тетка Маргарита зарабатывала на жизнь ткацким ремеслом. Девочку рано приставила к станку. Рука у тетки была тяжелая, кормила она плохо, а доброго слова от нее и вовсе не дождешься. Рехильде было все равно, лишь бы вырваться из неласкового и бедного дома.

Медник Миллер был человеком зажиточным. Невысок ростом, хром, с седыми волосами и ярко-синими глазами. Он был терпелив и добр с молодой женой. Красиво одевал ее, не бранил, взял в дом прислугу, чтобы избавить от тяжелой работы. И женщина постепенно расцветала.

А когда расцвела, заскучала.

* * *

Вернувшись в родной город, Бальтазар не забыл заглянуть и к старому Тенебриусу, принести ему медовых лепешек и ягод черной смородины. Доротея поворчала немного, но дорогу к старику показала. Бальтазар шел и дивился про себя тому, что древний дед, пугавший их, когда они были детьми, до сих пор еще жив.

У черного креста, воздвигнутого на обвалившейся Обжоре, замешкался, сотворил было краткую молитву, но и этой договорить не дали – откуда-то из кучи мусора выскочил безобразный старик в лохмотьях, заверещал, застучал ногами, начал визгливо браниться.

– Это я, Тенебриус, – сказал молодой человек и слегка поклонился. – Пришел навестить.

Старик замолчал посреди бранной фразы, прищурился, скривил рот в ухмылке.

– Никак сам Бальтазар Фихтеле пожаловал?

– Я.

– Входи, засранец.

Просеменил в сторону, показал лаз в нору, вырытую им в отвалах. Пригнув голову, Бальтазар вошел.

Лачуга старика была такой же неопрятной, причудливой и грязной, как он сам. Рота ландскнехтов вместе с их лошадьми и девками, не сумела бы так загадить помещение, как это удалось одному дряхлому старцу.

Бальтазар осторожно пристроил тощий зад на бочонок, служивший креслом, но старик согнал его:

– Брысь, щенок. Это мой стул.

Бальтазар уселся на полу.

– Что принес? – жадно полюбопытствовал Тенебриус.

– Лепешки.

– Давай.

И впился беззубыми деснами.

– Доротея готовила? – с набитым ртом поинтересовался старик.

Бальтазар кивнул. Тенебриус захихикал.

– Небось, ругала тебя, когда ко мне собрался. Говорила, поди, что незачем ко мне таскаться, а? Пугливая, богобоязненная Доротея. Помню, как допекал ты ее в детстве. Кроткий характер был у покойной Марты Фихтеле, драть тебя надо было побольше, сироту, тогда бы вырос человеком, а не говном. Зачем приперся?

– Тебя повидать, – сказал Бальтазар.

– Мало ты див видал, пока топтал землю?

– Мало, – честно признался Бальтазар. – Самым большим дивом ты остался, Тенебриус.

Тенебриус захихикал. Задергался всем телом. И растрепанные серые волосы старика, свалявшиеся, как шерсть у барана, затряслись.

Отсмеявшись, велел:

– Пошарь-ка на полке, что над дверью. Возьми там плошку с вином.

Бальтазар встал. Старик прикрикнул:

– Голову-то пригни, каланча, потолок мне своротишь!

Бальтазар нащупал среди всевозможного хлама липкую на ощупь глиняную плошку. Взял в руки, поднес к носу, сморщился. Старик с любопытством наблюдал за ним, и когда Бальтазар перевел на него взгляд, распорядился:

– Выпей.

– Ты уверен, что не насрал сюда? – спросил Бальтазар.

– Уверен, – огрызнулся дед.

– А я нет.

– Пока не выпьешь, разговору не будет.

Втихаря обмахнув рот крестом, Бальтазар проглотил содержимое плошки. Оказалось – плохонькое винцо, сильно отдающее пылью и плесенью. Обтер губы, обернулся к старику. Тот созерцал своего гостя, склонив голову набок.

– Хоть бы спросил сперва, что я тебе подсунул. Вдруг отравить надумал?

– Что ты мне подсунул, Тенебриус?

Старик откинул голову назад и захохотал, дергая кадыком на красной морщинистой шее.

– Много ты повидал, солдат, а ума не набрался. Ладно, скажу. То, что ты выпил, – лучшее средство для укрепления ума. Многократно опробованное на самых безнадежных болванах.

– Что за средство?

– Вино, настоенное на сапфирах.

– Откуда у тебя сапфиры, Тенебриус?

– Ты еще не городской судья, Бальтазар Фихтеле. Мало ли что у меня есть, все тебе скажи. Чем глупости спрашивать, спросил бы лучше главное – как действует сие зелье?

– Тошнотворно действует, – сказал Бальтазар. – Сейчас блевану тебе в хижине.

– От этого в моей хижине грязнее не станет, – отозвался Тенебриус. – Блюй, если тебе от этого легче. Но лучше удержать напиток в себе. Ибо сказано о камне сем: «Кто же настолько глуп, что отсутствует у него всякое понятие и представление, но хочет стать умным и не может обрести ума, пусть со смирением лижет сапфир, и скрытый в камне жар, соединенный с теплой влажностью слюны, вытянет соки, угнетающие рассудок, и так обретет ясный ум».

Цитату старик выпалил одним махом, победоносно.

– Кто это сказал?

– Одна дура. Святая Хильдегард фон Бинген.

– Как ты можешь так отзываться о ней, если она была святая?

Тенебриус пренебрежительно махнул рукой.

– Это для таких, как ты, она святая. А для меня все вы хлам и мусор. И вся эта земля хлам и мусор.