Похороны ведьмы - Артур Баневич Страница 19

– Не националисты, – прервал его Вильбанд. – Хотя, конечно, религия тут тоже была замешена. Понимаете, у теммозанцев существует обычай, согласно которому, когда тело уже в яму опустят, все присутствующие должны как можно скорее убежать. Иначе тот, кто сбежит последним, якобы первым к умершему присоединится.

– Тьфу, срам какой…

Что-то мелькнуло между тронутыми временами зубцами стены. Дебрен вытащил палочку. Птица. Кажется, ворон – во всяком случае, какая-то черная и противная. Неизвестно почему ассоциирующаяся с кладбищем.

Впрочем, известно, конечно, почему.

– Могильщик, увидев убегающих, подумал, что язычник обратился в упыря. И от страха вначале упился, потому что нет ничего хуже такого дьявола на кладбище, а когда протрезвел, забыл, что надо пойти и могилу засыпать. Теммозанцы именно так поступают: когда родственники разбегутся, приходят посторонние и предают труп земле. Ну а он сразу-то не предал, и точно через три месяца…

Птиц было больше – откуда-то из-за наружной башни долетело карканье. Потом – еще. Вроде бы немного, но для лета многовато. Дебрен пошел медленнее, уже не тянул мула за узду, а шагал рядом, время от времени сканируя окружение. Магии он не улавливал, но это ни о чем не говорило. Если свершилась метаморфоза, то возникшее в ее результате "нечто", вероятно, сейчас скрывается в подземельях. Замковых – что тоже немаловажно. Замок был старый, возведенный еще в те времена, когда катапульта ценилась дорого, а чародеи – дешево. Поэтому подобрали соответствующий, выдерживающий магическую атаку материал. Ну и наконец, не надо забывать, что Курделия была ведьмой. А ведьмы умеют маскироваться.

– Мы тут о глупостях болтаем, а дело-то серьезное. Дебрен, я к тебе обращаюсь! – Магун остановился, поглядел на Вильбанда. – Трехмесячный висельник. Тебя это не удивляет?

– Верленцы известны своей жестокостью, – покачал головой Зехений. – А поскольку войны сейчас нет, да и с преступниками сложности, то таким вот образом они удовлетворяют врожденную потребность в…

– Он не о том, что висяка не снимают, – буркнул Дебрен. – А о том, почему вешали. И кого.

– Так ведь написано же, что пошел по дороге. Чужак, вот его и прикончили. На войне наших парней убивали только за то, что они собственную свинью съедали.

– Из надписи следует, – не обратил внимания на издевку Вильбанд, – что его так покарали за хождение по дороге. Верден – государство правовое. На законах зиждется. Если здесь кого-то наказывают, то в согласии с соответствующими параграфами. А за хождение по чужой дороге не вешают. Хоть и по платной.

– У нас никого даже батогами не наказывают, – пожал плечами Зехений. – Уж какая наша Лелония есть, такая и есть, но терпимость у нас всегда крепко держалась.

– Да и фурострад у вас три мили, – съязвил каменотес. – А ваши дороги знамениты тем, что сами, без содействия армии, вражеские нападения удерживают. Давайте не будем считаться, у кого что хуже.

– Верно, – поддержал Дебрен. – Поговорим лучше об этом бедняге. Похоже, его уже после смерти графини повесили. Странно. Насколько я понимаю Беббельса, тот, кто живым из замка выберется, обратно, пожалуй, уже не вернется. Насколько я понял Удебольда, один он замок наследует, и никто, кроме него, вокруг наследства не бродит. Насколько я понял Морбугера, чиновники обходят Допшпик стороной. Вывод один: не понимаю я, кто и как бедолагу повесил. Причем именно так.

– То есть ногами вниз, что ли? – Зехений бросил на калеку холодный взгляд. – Не по-верленски, значит. Во время оккупации вешали наоборот. Чтобы жертва дольше мучилась.

– Я имел в виду безлюдье, – пояснил Дебрен.

– Где с помощью наказания одних других не перевоспитывают? – догадался монах. – Вот я и говорю, у какого-то тутошнего цивилизатора врожденный цинизм прорезался.

– Дело вовсе не в жестокости, – проворчал Вильбанд. Лицо у него было красное, но трудно сказать, от стыда ли за земляков. С того момента, как из-за деревьев показались стены замка, мул нервно стриг ушами и шел без всякого желания, поэтому, чтобы хоть как-то помочь Дебрену, тянувшему мула за узду, камнерез снова пустил в ход рычаг-движитель. Иногда даже не бочка тащила его, а он подталкивал бочку.

– Никого из нас еще на свете не было, – быстро сказал Дебрен. – Нет смысла…

– Память, обычаи и речь – вот что такое нация, – прервал его монах. – Поэтому не говори, что пора забыть: это на одну треть то же самое, что и попытка склонить к предательству. Тем более сейчас, когда Лелония к свету тянется. Таких, как ты, умников все больше плодится, почти каждый языки изучает и поглядывает, как бы хорошую работу где-нибудь за Родой отхватить. Вот и прикинь: если речь родная – это третья часть того, что тебя на родине удерживает, то, хорошо владея одной шестой, ты именно настолько чужим становишься. Это бы еще ничего, но помни, что половину своих западных традиций мы уже тоже на восточные поменяли. А это даже две шестых. Так что если ты хотя бы половину памяти в угол закинешь…

– Это из практических соображений, – тихо проговорил Вильбанд. Оба удивленно взглянули на него. – За ноги вешать. Во-первых, проволоки меньше требовалось, потому что ноги в щиколотках тоньше, чем шея. А проволока, известно, материал стратегический, на кольчуги нужна, на чаропроводы, осадные машины… Во-вторых, так вешали только вдоль дорог и только партизан, из тех, что обозы грабили. Намерения были благие: друзей висельников подвигнуть на спасение и тут же в ловушку заманить. Известно: спасать повешенного за горло никто не придет, потому что раз-два – и он уже труп. А у которого голова вниз… Ты прав, брат Зехений: помнить надо. Но не только для того, чтобы внукам дедовыми провинностями в глаза тыкать. Просто такое историческое знание бывает на практике полезно. Беббельс, к примеру, из дедовских писем проволочную методу почерпнул. Дед его в "СиСе" служил – "Стережем и Сокрушаем", то есть стеречь Императора, а врагов его сокрушать и проволоку против лесных людей использовать. Внук же по лесам шурует и преследует – только не людей, а чудовищ. А поскольку некоторые чудовища стадами живут и придерживаются стадной взаимовыручки, как партизаны…

– Тьфу, – сплюнул монах. – Никогда не испытывал особой нежности к этим рубакам, бесярам, подлюдчикам или как он их называл. Но наши, лелонские, по крайней мере проволокой себе не помогают.

– Может, потому-то у вас столько чудищ по лесам шатается. Ну а что касается Беббельса… Одно точно: этот висяк не его работа. Как-то раз он в кабаке похвалялся, что проволочная петля – его фирменный знак. И при этом сокрушался, что из-за этой традиции здорово переплачивать приходится. Потому что когда-то вполне достаточно было простой веревки, ну, хотя бы для упаковки останков, которые он везет, чтобы награду получить, теперь же приходится дорогостоящую проволоку применять. А все из-за того, что когда он однажды высыса [8]повязал, так конкуренты стали шептаться: мол, старик Беббельс размяк, жалостливый стал, не иначе, мол, какая-то нимфа рядышком с ним пристроилась и отсюда, дескать, пошло его сочувствие к нелюдям… Ну, короче говоря, в кровь ему эта проволока уже вошла. Значит, не он этого вешал.