Прощай, гвардия! - Дмитрий Дашко Страница 19

Историю делают люди. Кто-то — искренне желая лучшего, кто-то — из корыстных побуждений. Как это часто бывает, именно в первом случае все может окончиться плачевно. Благими намерениями дорога вымощена в нехорошее место.

У нас разные вклады в будущее. Чьи-то биографии станут предметом изучения в школе, о большинстве, как это ни прискорбно звучит, забудут. Но не стоит отчаиваться. Главное, что мы были и остаемся в наших потомках и делах.

Начиналась новая партия разыгранной неведомыми существами игры. В схватку вступила еще одна ключевая фигура.

Если быть объективным, ничего предосудительного он не делал. Список его прегрешений вряд ли мог впечатлить любого из нас. Ничего необычного и запредельно страшного.

Да, не ангел. Просто человек.

Он заботился об интересах пославшей его державы. Пытался быть в меру честным и благородным, но профессия накладывала свой отпечаток. Его уважали и любили, как можно уважать и любить дипломата.

Будущий король Пруссии, воистину великий правитель и полководец Фридрих Второй (почитайте его мемуары или хотя бы знаменитые высказывания) писал об этом человеке: «Маркиз приедет на будущей неделе, и это конфекты для нас».

Можете мне поверить, прусский монарх понимал толк в людях.

Женщины сплетничали: «Я нахожу его довольно рассудительным для француза. Он уклончив, вежлив, красноречив, всегда говорит изящно и изысканно. Короче, это единственный из всех знакомых мне французов, которого я нахожу сносным и занимательным. Но вместе с тем он показался мне похожим на старый добрый рейнвейн: вино это никогда не теряет усвоенного от почвы вкуса и в то же время… отягчает голову и потому надоедает».

Мое вмешательство уже меняло историю, потому этот персонаж появился в России почти на два года раньше.

Мы должны знать больше о своих врагах.

Маркиз Иоахим Жак Тратта де ла Шетарди.

В 1734-м, когда Петербург и Версаль попытались посадить на польский престол своих кандидатов, молодой, красивый и остроумный француз в Берлине убеждал прусского короля Фридриха Вильгельма принять сторону Лещинского, пуская в ход ложь и правду, и добился определенного успеха. В драку король-солдат не полез, однако на время приютил бежавшего из осажденного Данцига-Гданьска Станислава Лещинского.

В той войне Россия и Франция разорвали дипломатические отношения. Между нами возникла невидимая, но прочная стена.

Спустя несколько лет ситуация была признана неправильной. Период холодной войны закончился, наступило потепление. Этим не преминули воспользоваться.

И вот, с большими задержками в пути, с заездом в Берлин, к старым друзьям и недругам, в сопровождении пышной свиты из почти восьмидесяти человек, маркиз ехал в Петербург, намереваясь показать русским, «что такое Франция». В специальных ящиках везли сто тысяч бутылок дорогого вина, из которых семнадцать тысяч было дорогим шампанским.

По дороге маркиза настиг нагоняй от Людовика, взбешенного почти двухмесячной остановкой де ла Шетарди в столице Пруссии.

Наконец, вот она — Россия. В Риге французского посланника встречали с торжественным салютом, церемония повторилась в Нарве. Потом в Петербурге.

Аудиенция у Анны Иоанновны привела де ла Шетарди в восторг. Его принимали с почетом. Обе цесаревны (Анна и Елизавета) весьма благосклонно отнеслись к французскому послу.

Версаль обещал признать императорский титул за русскими монархами, гарантировал посредничество между Россией и Швецией с учетом последних неприятных для обеих держав событий.

Но, как это бывает в искусстве дипломатии, в каждой второй фразе была ложь.

Людовик желал разбить союз Петербурга и Вены, а еще — и это было самым главным в возложенной на Шетарди миссии — посадить на российский трон ту, кто из благодарности поведет Россию в фарватере, обозначенном с берегов Сены.

«Надо сойтись с принцессой Елизаветой на короткую ногу», думал маркиз, сидя поближе к горячей печке и подальше от замерзшего окна.

Зима была зверски холодной, особенно для француза, привыкшего нежиться под лучами теплого южно-европейского солнышка.

Весело трещали дрова. Над крышей особняка струился белесый дымок.

«Елизавета — женщина бурная, страстная. Она крутит романы десятками, но за этим фривольным поведением кроется что-то еще. Не может такого быть, чтобы она не мечтала о престоле. Для нее это все — власть, богатство. Пиры и балы, которые она так обожает. Если ее подтолкнуть…»

Шетарди бросил взгляд на бокал, наполненный красным как кровь благородным напитком. Со дна поднимались и лопались на поверхности пузырьки.

«Эх, если бы мне удалось вскружить ей голову так, как кружит это вино. Неужели ей не надоело прикидываться недалекой курицей? Разумеется, это вполне понятная тактика выживания при тетушке, которая в любой момент, если учует исходящую опасность, загонит ее в самый далекий монастырь или выдаст за побирушку-принца из нищего германского княжества. Но сколько можно терпеть?»

Божественно!

Шетарди с сожалением отставил опустевший бокал, убрал бутылку.

Если не знать меры, порок может взять над ним силу. Тогда прости-прощай карьера, Россия, Петербург… Людовик пошлет в такую глушь, по сравнению с которой Сибирь покажется многолюдным местом. Отдаленных колоний у Франции хватает.