В шкуре зверя - Татьяна Смирнова Страница 19

Отвечать Йонарду совсем не хотелось, но для поддержания разговора он все же сообщил Ардаширу, что он о нем думает на самом деле, подкрепив свое высказывание крепкими германскими словечками, хотя он был уверен, что его вряд ли поймут.

Сверху раздался смех Патмарка. Конечно, и этот был тут. Где же еще? Отсмеявшись, купец, или кем он там служил у Ардашира, «успокоил» Йонарда:

– Раз ты такой драгоценный, что многие хотят заплатить за твою голову ровно столько, сколько она весит, утешься тем, что алмаз, даже брошенный в грязь – все равно алмаз. Так что менее ценным от дерьма ты не станешь.

– Если бы я захотел, то сравнил бы вас обоих с жидким зловонным пометом издыхающего осла, но не хочу вам льстить, – не остался в долгу Йонард.

Лица Ардашира он не увидел, но услышал, как тот в бешенстве сплюнул и отошел прочь. Но если Йонард думал, что надолго отбил у этого змея охоту появляться возле ямы, то ошибся. Почти тут же он услышал, как Ардашир зовет кого-то из слуг. Спустя некоторое время он снова навис над головой.

– Забыл что-нибудь? – поинтересовался варвар.

– Нет, не забыл, а хочу оставить тебе кое-что на память. Если останется, кому помнить, – с угрозой произнес начальник конной стражи и бросил в яму небольшой комок чего-то, что поначалу показалось Йонарду белой глиной. Комок медленно опустился на дно навозной лужи и над ним один за другим пошли пениться пузыри, испуская ужасное зловоние.

«Сырая лепешка, – понял Йонард, – навозная жижа поднимется наверняка до самого края!»

Он заскрипел зубами, впиваясь ногтями в ладони. Такая смерть не приснилась бы ему даже в кошмаре. Пожалуй, лучше было бы ему замерзнуть тогда, в двух бросках копья от отцовского дома, в только что выпавшем пушистом снегу…

Это случилось в тот же день, когда он все-таки убил первого в жизни огромного зверя и наслаждался ролью героя, мужчины и равного среди равных. Впрочем, наслаждался так, как было принято в его доме: молчаливо, с достоинством он прохаживался по утоптанному двору и бросал исполненные легкого презрения взгляды на рабов и женщин. Сестра Хильда улыбалась издалека, но подходить не стала, чересчур уж младший братец раздулся от гордости, того и гляди скажет что-то, о чем потом пожалеет.

Крик раздался внезапно. Даже не крик – рев. Йонард бросился туда. Как и все дети, он был любопытен и заметил, что у сарая стоит отец, а рядом, выпрямившись во весь рост – человек, которого Йонард поначалу даже не узнал, настолько он привык видеть его угодливо склонившимся перед хозяевами. Это был его большой приятель, если конечно кто-то осмелился бы назвать раба приятелем хозяйского сына. Хильда осмеливалась, но Хильде многое прощалось, она обещала стать красавицей. Нож, которым Йонард убил первого кабана, сделал этот раб. Сделал именно для своего маленького друга.

– Этот кузнец отказался выполнить волю хозяина, – шепнула Йонарду темноволосая девчонка-рабыня, – тот велел ему сковать цепь на самого себя.

– Зачем? – поразился Йонард.

Сколько он себя помнил, старик-кузнец всегда был самым послушным рабом и даже не помышлял о побеге. Выходит, лопнуло и его терпение. Кузнеца поймали, когда он пытался украсть лошадь, а в сумке обнаружили нож, хлебную лепешку и пару сухих рыбин.

…Позднее Йонард и сам не мог понять, как могло случиться такое. Как он посмел, и, что самое интересное, для чего? Раб стоил дорого. Хороший раб стоил еще дороже. Раб, который был искусным мастером, ценился на вес золота. Но раб, вздумавший поднять голову и заглянуть в глаза хозяину, не льстиво и угодливо, как все рабы, а как равный… Такой раб не стоил ничего. Такого следовало убить на месте, как взбесившегося пса.

Йонард знал это, но тем не менее прыгнул вперед и повис на руке отца, как щенок на шкуре кабана.

Когда мальчик пришел в себя, тело ныло от побоев. С рассеченной губы текла соленая струйка и пачкала только что выпавший снег.

Когда стемнело, Хильда вынесла теплый, подбитый мехом плащ. Йонард понял, что это означало: у него больше не было дома.

Он принял подарок сестры, кивнул на прощание и быстро зашагал прочь, даже не думая оглядываться. Нож у него всегда был с собой, а значит, в этой холодной ночи Йонард вполне мог и выжить.

Когда быстро наступившая южная ночь накрыла землю своим непроницаемым плащом, неся прохладу и облегчение от нестерпимого зноя, яма была уже почти наполовину заполнена бродившим навозом. Йонард мог только стоять – и то над бурлящей поверхностью оставались лишь голова да плечи. Больше никто к яме не подходил, и у Йонарда зародилось сомнение: а не разозлил ли он Ардашира с Патмарком до такой степени, что им уже не нужна награда от повелителя, а достаточно будет утопить его, Йонарда, в дерьме, чтобы удовлетворить свое уязвленное самолюбие. И как только он об этом подумал, в ночи послышались легкие, осторожные шаги. Внезапно на плечи варвара упала петля, и чей-то, как показалось, знакомый голос тихо приказал:

– Руки вверх!

Йонард, не задумываясь, продел руки сквозь петлю и пропустил ее себе подмышки. Веревка тут же натянулась, и его выдернули из ямы, как пробку из бутылки. Даже с меньшим шумом. Но с большей вонью. Освободившись от петли, Йонард поднял глаза на своего спасителя.

– Ритул?! Ты!

– Не всяк тот враг, кто тебя обгадил, не всяк тот друг, кто тебя из дерьма вытащил, а уж если ты попал в дерьмо, то сиди и не разговаривай, – ответил Ритул известной среди особо проворных хорасанских торговцев поговоркой. – Бери свой меч и копье, варвар, и знай: если ты действительно хочешь найти и друга, и дело, и деньги, то отправляйся-ка в трактир «Одногорбый верблюд». Не ошибешься, там на вывеске нарисован синий верблюд среди барханов, – видимо Ритул сомневался, умеет ли Йонард читать. – Да, и все-таки не забудь помыться. Арык неподалеку, – напутствовал Ритул Йонарда, разрезав острым ножом его путы, и, не дожидаясь его благодарности, исчез во тьме.

Варвар, впрочем, и не собирался его благодарить. Сказал же Ритул: «Не всяк тот друг…», но Йонард вынужден был признаться самому себе, что чего-то не понимает. Не понимает, но очень хочет разобраться.