Хранитель равновесия. Темные игры - Дана Арнаутова Страница 19

– Значит, тебя зовут Халид?

Зеринге молча склонил голову, стоя на коленях и удивляясь, до чего же благодатнейший ир-Шамси не похож на почтенного старца, которого он ожидал увидеть. В представлении Халида такой важный человек, да еще и жрец, должен был ходить чинно, смотреть важно, а если уж о чем-то говорить, то изрекать одни только мудрости. И, конечно, верховный предстоятель должен быть украшен сединами, а взгляд иметь лучистый и умиротворенный…

– Встань, юноша, – хмыкнул невысокий дородный старичок, посмотрев на него поверх листа бумаги. – Пол каменный, холодный, хоть и коврами застелен. Оказал уважение – и ладно, хвалю, а колени побереги, к старости ой как пригодятся.

И снова углубился в чтение письма Раэна.

Зеринге поднялся, раз было велено, и украдкой быстро огляделся. Когда еще выпадет случай попасть в спальню такого человека?! Комната, куда его привели, была обставлена удобно, однако без особой роскоши. В глубине виднелась постель с балдахином, по стенам тянулись полки, заставленные книгами и шкатулками, а сам предстоятель сидел в глубоком низком кресле у стола, вытянув ноги в шерстяных чулках и уложив их на скамеечку. Темный халат, не слишком щедро расшитый зеленым шелком, короткая бородка и морщинистые руки с одним-единственным перстнем-печаткой, да и то камень в нем какой-то простенький, вроде яшмы… И это один из столпов трона, светоч мудрости и благочестия? Больше похож на небогатого книжника, который не гнушается заработать лишнюю монетку, составляя прошения для крестьян и ремесленников.

– Вот оно как, значит… – задумчиво произнес благодатнейший ир-Шамси, сворачивая письмо, и Халид напрягся – голос жреца неуловимо изменился, потеряв добродушие. – Что ж, дай-ка я на тебя погляжу, Халид ир-Кайсах, именуемый также Зеринге. Иди сюда. Только на колени больше не падай, ни к чему это. Так мне в глаза посмотри.

Похолодев, Халид сделал шаг на негнущихся ногах, потом еще один – и оказался совсем близко к предстоятелю. Тот, откинувшись на спинку кресла, несколько мгновений рассматривал Халида, а потом поймал его взгляд своим, нисколько не благостным, а острым, словно входящий в тело нож.

– Целитель Раэн просит, чтобы я оказал тебе милость и принял твою исповедь, – уронил он негромко. – Только исповедь должно слушать, когда она исходит от сердца, а у тебя сердце пока молчит. Впрочем, и голова – тоже. Скажи, Зеринге, сколько жизней у тебя на счету?

– Не знаю, благодатнейший, – с трудом вымолвил Халид пересохшими губами.

Странное дело, он совсем не боялся, хоть и понимал: одно слово этого старичка – и болтаться ему в петле где-нибудь на заднем дворе храма. А если не повезет, бывает участь и похуже. Вот решит благодатнейший, что душа Халида требует спасения – и бросят его в каменный мешок, вспоминать прегрешения да каяться. Говорят, в подвалах Света многие дюжины преступников замаливают свои деяния долгие годы до самой смерти.

Все это он знал, но страха все равно не было. Только пронзительное чувство тоски, будто что-то хорошее коснулось Халида, но не осталось, а ушло безвозвратно.

– Не считал, да? – хмыкнул ир-Шамси.

– Не считал, – хрипло признался Халид. – Когда в караванной охране ездил, редкий раз без драки обходился, а там разве посчитаешь? А потом…

– Да-да, а потом?

Темно-карие глаза предстоятеля хищно блеснули.

– И потом не считал тоже, – выдохнул Халид. – Как за дюжину перевалило, так и… бросил.

– Страшно стало? – спросил ир-Шамси без малейшей улыбки на губах и во взгляде. – Или стыдно? Или все равно?

Перед тем, как ответить, Халид честно подумал. Нет, наказания после смерти он не боялся, хоть жрецы и говорят, что убийца получит воздаяние от демонов Бездны. Те же самые жрецы еще как блудят, воруют и клятвопреступничают. И подняться в своем храме на ступеньку-другую ценой чужой жизни еще как не гнушаются – были у него и такие заказы. А если они не боятся расплаты от богов, значит, не все так сурово с этой расплатой.

И стыдно ему не было. Ну, почти никогда. Кое-какие заказы и вправду хотелось позабыть, но стыд – это когда обещаешь больше такого не делать, неважно, богам или себе самому. А Халид понимал, что все равно не бросит свое черное ремесло. Привык уже к легким деньгам да вольной жизни. Вот если поймают – придется платить сразу за все, но кто из ночного народа об этом не знает? Все ходят под плахой да веревкой. Но стыд?

– Нет, благодатнейший, – сказал он, всем телом чувствуя взгляд предстоятеля, как пронизывающий холодный ветер. – Не страшно, не стыдно. Просто не к чему. Боги и так все видят и счет ведут. Люди… Ну, тем все равно, за одну смерть меня казнить или за сотню. А исповедоваться, уж простите, я не буду. Зачем?

Он опустил глаза, уставившись на самый обычный ковер, тоже не из дорогих, как и все в этой комнате. Даже потертый немного. Удивившись собственному равнодушию, подумал, что может и не доехать до Салмины, если благодатнейший решит иначе. Однако ир-Шамси снова хмыкнул, разглядывая его, а потом протянул:

– Ой, дура-а-ак… Ладно, раз уж Раэн за тебя поручился, посмотрим, что из этого получится. Но и совсем без исповеди отпустить не могу. Не положено. Служба у меня такая, всякую заблудшую душу в совесть макать, будто котенка – мордой в молоко. Скажи, Зеринге, как давно ты убил человека? Ну, в последний раз…

– Третьего дня, – выдавил Халид, поражаясь, что хочет соврать – и не может. Наверное, это все-таки жреческая магия, если правда сама лезет на язык, так и подводя его под заслуженную кару. И угрюмо добавил: – Только не одного, а троих. На дороге в дне пути от Аккама.