"Тигры" на Красной площади. Вся наша смерть - игра - Алексей Ивакин Страница 19

— На трупаках, капитан. На трупаках.

— А почему я-то? Вы же сказали…

— Работай, сынок, работай…

И Лисицын неловко вскарабкался на борт — или как это называется? — танка. Потом посмотрел на следака с майором, сплюнул вниз — наверное, не попал. Измайлов очень тяжело смотрел на него в этот момент.

Из люка воняло.

Запах женщины… Так пахнет утро. Так пахнут хурма и новогодние мандарины. Так пахнет надежда, так пахнет жизнь.

Мужской запах — он другой. Мужчина пахнет чужой кровью, горелым мясом и жженым железом. Так пахнет уверенность, так пахнет смерть.

От «Тигра» пахло мужчиной. И соляркой. Так пахнет танк, так пахнет победа, так пахнет смерть…

Лисицын вскарабкался на башню. Из открытого люка пахнула еще сильнее.

«Блять, надо было на Паганини учиться…» — тоскливо подумал Лисицын и полез башкой вперед в люк. В танке было темно, как у кавказоида в заднице. Нет, ТАМ у кавказоидов капитан еще не бывал, но представлял, как оно, по рассказам задержанных нациков. Темно и вонюче, как в башне горелого «Тигра».

Захотелось блевануть.

Блеванул.

Посветил себе фонариком. Высветил тягучую слизь, розово капающую с обугленных лиц… Лиц? Да, вон зубы-то как торчат… И опять блеванул.

Потом еще раз.

Но ведь приказ?

Он закрыл глаза и начал шарить на шее сгоревшего танкиста, который сидел выше всех.

Внезапно мелькнула идиотская мысль: «А почему не рванула боеукладка?»

Руки тем временем сдирали цепочку с медальоном.

Еще бы раз блевануть… Но уже было нечем.

Ничего, ничего. Все когда-нибудь кончается. Просто надо сейчас найти. Это же не страшно — копаться в обгорелых костях, правда?

Вдруг сознание Лисицына раздвоилось. Одна его часть вернулась назад. В тихое мирное время, где было время ресторанам, случайным девочкам и нечаянной службе. А другая его часть растворилась вдруг вокруг, и руки его механически снимали цепочки с круглыми медальонами, и он ничего не видел вокруг себя…

Очнулся он, когда судорожно рыгал воздухом, навалившись на катки танка. Из руки его Измайлов, осторожно отгибая палец за пальцем, доставал цепочки с круглыми медальонами.

И еще подшучивал:

— Что, труп первый раз увидал?

— Не, это я так… Попить есть что?

— Держи, — протянул ему фляжку спецназер.

Лисицын попил и тут же уполз блевать. В кусты на этот раз.

Прохоров недоуменно смотрел на это все, пока Измайлов не протянул ему связку цепочек:

— Подержи, я сам там гляну.

И легко вспрыгнул на танк, а затем исчез в башне.

— Лис, че там? — осторожно спросил прокурор у непрерывно очищавшего желудок экстремиста.

— Пиздец там, Прохор, БУЭЭЭЭЭЭ… — и снова пуганул куст новой порцией воды из фляжки Измайлова.

— Ага, — испуганно согласился Прохоров и на всякий случай поводил фонарем по кустам.

Кроме туго обтянутой брюками жопы Лисицына, ничего страшного не было.

А мужская жопа, по сравнению с женской, всегда волосата, пердлива и тоща. Потому и страшна. Потому Прохоров и отвел фонарик от нервно вздрагивающей задницы Лисицына. Потому и уперся лучом света в лицо довольного Измайлова, спрыгивающего с танка. В руках спецназер держал какую-то странную черную коробочку.

— Лисицын, ты уже проблевался или?

— Уже… — донесся слабый стон капитана.

— И как ты в полиции работаешь? — хмыкнул Измайлов, когда тот, наконец, выполз на четвереньках из кустов.

— Как-то так, ё… — односложно рыгнул в ответ Лисицын и попытался приподняться. Сразу это у него не получилось, поэтому Прохоров подхватил его под мышки и подтянул вверх. Честно говоря, с трудом. Экстремист был слегка тяжел по причине очень сидячего труда.

— Держи, — протянул коробку Лисицыну Измайлов.

— Это что?

— Что надо. Нетбук.

— Ааа… А чего тогда меня послал туда?

— Чтобы привык, — загадочно ответил Измайлов. — Ну что, идем домой? Впрочем, сейчас проверю работоспособность….

Он открыл маленький планшетик, словно книгу. На экране вспыхнула ярким светом какая-то синяя табличка. Пара клавиш щелкнуло… И…

И свет погас.

— Что за нах…

Одновременно прокурор и экстремист вдруг сказали это вслух. Действительно. Что за «нах»?

Пейзаж почти не изменился. Вот холмы Филейки, слегка угадываемые через сентябрьскую тьму. Вот старая дорога. А где кавалерия? Почему нет машин и десятков полицейских? Куда делась недостроенная многоэтажка с таджиками? Где зарево над городом?

Впрочем, на отсутствующее зарево обратил внимание только майор. Остальным хватило уехавших коллег.

— Вот сволочи. А? — матерился Лисицын, отходя от стресса. — Сволочи же! Бросили тут нас и что?

Угрюмый Прохоров кивал, стараясь шагать след в след за капитаном. Не потому что мины, а потому как грязи меньше. Чуть-чуть, но меньше.

«Всё, о чем мы думаем, я об этом думаю тоже!» — скакали мысли внутри черепной коробки прокурорского следака. «Нет, надо было на Ньютона учиться».

Один Измайлов не думал. Он знал, что делает, вот и все.

А когда знаешь — зачем думать?

Когда они вышли на дорогу — первым делом, наконец-то, закурили.

Лисицын для того, чтобы перебить кислый вкус во рту. Прохоров потому, что хотелось курить. А Измайлов курить не стал. Он бросил курить, когда увидел, что курение вредно для жизни. Курильщиков убивают в первую очередь на войне. Это он еще на третьей чеченской понял.

И неотправленные письма бились птицами в нагрудном кармане.

Измайлов любил дым, но не любил курильщиков. А еще он любил жить. А снайперы любили курильщиков. Вот такая алгебра войны.

А где-то цветут сады сейчас… И мальчишки гоняют по тротуарам электрические машинки и меряются бакуганами. Кто такие бакуганы? У каждого поколения мальчишек свои тайны. И не надо в них влазить. Когда-то были банки, потом пробки, потом вкладыши, потом…

И это не страшно.

Страшно, когда мериться начинают калибрами.

— Все, бойцы, вперед! — скомандовал Измайлов. — И не сцать! Мы в стране наших снов…

Спустя какое-то время Прохоров тихо спросил у Лисицына:

— Что он сказал?

Лисицын пожал плечами.

А Измайлов улыбнулся.

Под откосом горел огонек.

По осенней грязи они зашагали к нему.