Обратная сторона вечности - Виктория Угрюмова Страница 19

В реальности все обстояло несколько иначе – у него была жена Карна и три дочери, которые, несмотря на довольно юный возраст, уже с охотой помогали отцу в мастерской и славились на всю Салмакиду как одни из лучших вышивальщиц. Девушки выросли статными, красивыми и веселыми. Отец ими гордился и нарадоваться на них не мог, хоть иногда останавливался и с удивлением их разглядывал, пытаясь сообразить, в кого же они такие уродились.

Работа портного тяжела и требует точности. У Пангхи было много подмастерьев – считалось весьма престижным устроиться в его мастерскую, чтобы иметь возможность ближе знакомиться с приемами великого мастера. Пангха секретов из своего мастерства не делал, но как-то само собой получалось, что никто ничего подобного повторить не мог. Подмастерья и мастера, закройщики и вышивальщики, работавшие на него, все равно выполняли только самую простую работу, а основные детали портной делал сам. Поэтому вся семья поднималась вместе с птицами, чтобы не потерять ни одной минуты светового дня, столь им необходимые, и так же рано ложились спать.

В ту ночь все были дома, за исключением младшей дочери – Гаты, которая осталась ночевать у подруги.

Когда вой собак и ржание коней наконец нарушили крепкий предутренний сон Пангхи, он сел в постели и потянулся, еще не открывая глаз. Затем осторожно приоткрыл веки, пытаясь сообразить, что его побеспокоило. Было еще темно. За окном ветер гнул деревья, и они заунывно и недобро как-то шелестели. Такой звук Пангхе послышался впервые, и он зябко передернул плечами. Потому подумал, что, верно, ему снилось что-то страшное, вот и пробуждение не из самых лучших. Рядом беспокойно заворочалась Карна, протянула руку, пощупала смятые простыни, сонно спросила:

– Ты что, старый, вставать собрался? Птицы еще молчат...

– Да что-то не спится, – соврал Пангха, зевая с риском вывихнуть себе челюсть.

– Ложись, не выдумывай. Когда будет пора, я тебя ужо подниму, не беспокойся.

Пангха улегся, но сквозь шум ветра и шелест деревьев его слух уловил негромкие звуки, напоминавшие детский плач.

– Послушай, мать, кажется, во дворе дитя плачет!

– Совсем на старости лет оглупел! И откуда же среди ночи во дворе дитю взяться? – рассердилась Карна.

Но портной гнул свое:

– Я же слышу. Вот, тише... тише... вот же плачет!

Карна приподнялась на локте и вытянула шею, вслушиваясь в темноту.

– Действительно, – шепнула она минуту спустя. – Плачет...

– Я же говорю.

– Ох, не ладно это. Какой такой ребенок может быть?

– Может, подбросили? – засомневался Пангха.

– А почему нам?

– Так ведь все знают, что мы не бедствуем, и более того. – Тут портной сделал значительную паузу, чтобы дать возможность жене самой лишний раз осознать, какой состоятельный человек ее муж.

– А что – соседи наши бедствуют? – резонно возразила Карна.

Пангха чуть не поперхнулся от возмущения. Что за неблагодарный народ эти женщины. Конечно, он богаче многих. И еще...

– Ворота у нас хлипкие, – признал он после недолгого молчания. – К нам забраться легче.

– Говорила я тебе, попроси мастера ворота поправить! – тут же рассердилась жена. – Возись теперь вот с чужим ребенком.

– А что с ним возиться? – сказал портной. – Отнесу его в храм, жрецам. Доброе дело. Глядишь, Интагейя Сангасойя не оставит нас своей милостью.

– Ладно, – успокоилась было Карна, но, увидев, что муж собрался вставать, снова заволновалась:

– Ты куда это?

– Нет, мать. Ты точно поглупела за последние годков тридцать... Ясно, что за ребенком. Не на улице же ему всю ночь лежать.

– Не всю ночь, а только до утра. Не помрет. Ты что, не соображаешь, что нынче в городе творится?

– Так хочешь грех на душу взять, случись с ним что?

– Я хочу, чтобы у меня муж был и жив, и здоров...

– Нет, с женами сладу никакого, – вздохнул портной.

Ему и самому не хотелось вылезать из теплой постели, из-под жениного мягкого бока на холодную улицу, да и страх все еще продирал позвоночник, но совесть мучила его невыносимо. Может, он бы так и просомневался до рассвета – выходить или нет, но тут в коридоре послышались легкие шаги, а затем за дверью раздался голос старшей дочери:

– Папа! Мама! Вы спите?

– Нет, доченька, заходи, – отозвалась Карна.

Алэл вошла, неся в руке зажженную свечу. Она была в легкой ночной накидке, наброшенной поверх белоснежной шелковой рубахи, и распущенные волосы – гордость родителей и сокровище семьи – стекали рыжим водопадом до самых пят. Пангха расплылся в довольной улыбке: хороша невеста, и сколько парней по ней сохнут, свадьба уже намечается...

– Папа! Ты слышал, во дворе будто кто-то плачет? – спросила Алэл дрожащим голосом.

– Слышали вроде, – сказала Карна.

– И мы с сестрой слышали. Страшно так: кто-то жалобно-жалобно стонет. Не заснуть, душа рвется.

– Пойти, что ли? – сказал портной.

– Ну ладно, только возьми свечу, да по саду сильно не шастай. Поглади вокруг, а не заметишь никого, возвращайся – утром вместе поищем. А ты, доченька, – обратилась Карна уже к Алэл, – не уходи, подождем отца здесь.

Пангха вылез из кровати, надел теплый халат и, взяв у дочери свечу из рук, поковылял к дверям.

– Я сейчас, – кивнул он женщинам.

Спальня погрузилась в темноту, и Карне и Алэл стало тревожно.

– Может, Дор тоже позвать к нам? – спросила мать и вдруг услышала, что говорит шепотом, будто боится привлечь чье-то внимание.

Девушке, видно, тоже было не по себе, потому что она так же тихо ответила:

– Пусть уж остается в нашей спальне.

Они напряженно вслушивались, и наконец до их ушей долетел тихий стук открываемой двери и негромкие шаги. Кто-то поднимался по лестнице.

– Ну, хвала богам, старый возвращается. Похоже, что без дитяти. И ладно, ладно...

Дверь в спальню распахнулась, и на пороге возникло существо, при одном взгляде на которое женщины начали истошно кричать...

* * *

Когда ночную темноту прорезали леденящие душу вопли, которые неслись из дома портного, в окнах соседних особняков разом зажегся свет. Было видно, как мечутся в окнах всполошенные, смертельно напуганные люди, но никто не решился выйти на улицу и уж тем более – пойти и узнать, что случилось с несчастным Пангхой и его семьей.

И только когда патрульный отряд, из тех, что с недавних пор стали обходить по ночам Салмакиду, обратил внимание на сильное волнение в тихом обычно квартале, все узнали о случившейся трагедии.

Взорам солдат, ворвавшихся в дом почтенного Пангхи, предстала ужасная картина: кровавые куски мяса и клочья ткани – то, что еще недавно было благополучной и добропорядочной семьей, – лежали по всему дому. Стены были заляпаны алым и густым белым – мозгами и кровью. Тела убитых были не просто обезображены, но разорваны на части с такой свирепой силой, что нельзя было с уверенностью утверждать, какому телу что принадлежало. Молодого сангасоя, недавно поступившего на воинскую службу, вытошнило тут же, в коридоре, где его взгляд натолкнулся на несколько пальцев, на которые он чуть было не наступил.