Круги в пустоте - Виталий Каплан Страница 18

Всю ночь ему снились бурые муравьи. Огромные, едва ли не с ладонь, покрытые жесткой щетиной, сверкающие колючими бусинками-глазками, они медленно приближались, шевелили, принюхиваясь, усиками-антеннами, клацали клещевидными челюстями, на острых жвалах выступали чернильные капельки яда. Муравьев было неисчислимое множество, их орды двигались и по асфальтовым, мокрым от недавнего дождя дорожкам парка, и по кафельному полу общественного туалета, и по растрескавшейся от солнца глине. Они пока что не торопились жрать Митьку, это предстояло позже, а пока муравьи смеялись. Разве можно смеяться молча? — подумал было он, но тут же и понял — можно. Муравьи веселились, они знали, что теперь все в их власти, мир принадлежит лишь им, и никто не посмеет противостоять. Ни танки, на ракеты, ни смертельные яды — ничто не остановит их нашествия. Тот, кто вовремя это поймет и склонится, тот, может, и уцелеет. Остальных ждет темная яма. Митька стоял возле этой ямы, и снизу доносились слабеющие крики, а сверху равнодушно глядели звезды — свои, ко всему привычные. Ковш Большой Медведицы изгибался в иссиня-черной небесной воде, кололся всеми своими углами осенне-летний треугольник — Вега, Денеб и Альтаир доказывали теорему о бесполезности всего — сухо и логично, как Светлана Борисовна у доски. Муравьи поощрительно ей кивали и ставили пятерки за хорошее поведение, Санька Баруздин, сидя на задней парте, старательно перекатывал домашку у мельника Калсеу-Нару, он заплатил за нее мельнику пятнадцать полновесных серебряных огримов, но в окно уже зачем-то лез мелкого роста лысый мужик в строгом официальном костюме, правда, вместо галстука вокруг шеи у него была повязана серая, с желтыми и черными пятнами змея, и муравьям это ужасно не нравилось, а мужик вынул из левого кармана два червонца и горку мелочи, потом их правого — черный пистолет Макарова и принялся поливать из него муравьев тоненькой струйкой воды. Здесь ведь нет ни унитаза, ни даже дырки в полу, понимающе сказал Митька, а когда вода попадала на муравьев, те шипели рассерженными кошками, но ничего поделать не могли, потому что лысый мужик хлопал своими огромными круглыми ушами, и те работали как пропеллеры, мужик завис в душном воздухе класса и оттуда показывал Саньке Баруздину кулак, а замок вдали догорал, и лишь черная стая воронья кружилась в дыму, но минус на минус дал флюс, и ныли зубы, но иначе нельзя, это жестоко, но эта жестокость наименьшая из возможных, пойми же ты наконец, говорил глухой незнакомый голос, а потом земля вздрогнула и начала проваливаться в нижние, никому не доступные пещеры…

— Спишь, мальчик? — чувствительный пинок вырвал его из забытья, Митька дернулся и сел, пытаясь поднять слипающиеся веки. Вскоре это удалось, и он обнаружил, что комната залита золотистыми лучами восходящего солнца, из окна виден краешек невероятно синего, даже малость зеленоватого неба, а сам он сидит на корточках, прижавшись к стенке, и огромной башней над ним нависает хозяин, кассар Харт-ла-Гир, голый по пояс и, судя по хмурому взгляду, отнюдь не радующийся прекрасному летнему утру.

— Все оказалось еще хуже, чем я предполагал, — холодно процедил кассар. — Ты ко всему прочему еще и ленив, как негодный мул. Ты дрыхнешь точно красавица после ночи удовольствий, хотя правильный раб обязан подниматься затемно. Ты к этому часу уже должен был накормить и напоить лошадей, расчесать им гривы, вычистить навоз, принести воды и приготовить мне завтрак! Вместо всего этого ты спишь! Не стоило, видимо, давать тебе вчера хлеба. Неблагодарная свинья, ты вынудил меня самому делать полагающуюся тебе работу. Что ж, сегодня пора начинать твое воспитание. Для начала — иди на двор и начерпай вон тем ковшом воды из бочки, что за сараем. Наполнишь эту кадку, и будешь поливать мне. Я не намерен откладывать утреннее омовение из-за маленькой ленивой скотины. Шевелись! Да живее, живее!

Митька, все еще путаясь между скучной явью и обрывками какого-то страшного, но невероятно интересного сна, потащился на двор, к огромной, едва ли не в его собственный рост бочке. Той самой, из которой он вчера умывался. Вернее, это был глиняный кувшин, но таких исполинских размеров, каких ему еще не приходилось видеть, в нем, наверное, даже плавать можно, как в бассейне. Как же ее наполняют, такую здоровенную? Неужели ведрами? Немного дальше он обнаружил неглубокую яму, и доносящиеся оттуда запахи не позволяли усомниться в ее предназначении. Наскоро облегчившись, Митька принялся наполнять деревянную, скрепленную медными обручами кадку. Сердить кассара ему не хотелось, как знать, не перейдет ли тот от угроз к действиям? Вообще, судя по вчерашнему, Харт-ла-Гир мужик суровый. Но наверняка и к нему найдется подход, надо лишь завязать узелком собственную гордость и ждать, ждать, когда представится шанс. Какой-нибудь. Мало ли? Всегда ведь возможен «вдруг», потому что иначе все вообще бесполезно, все просыплется сухой землей в бесконечную яму, ту, где рыжие муравьи сидят смирно, ждут своего часа…

Он встряхнулся, отгоняя некстати вернувшийся сон. Пора бежать навстречу надвигающемуся дню, навстречу новым неприятностям.

В доме его ждал раздраженный кассар.

— Ну? Ты потратил полчаса на то, что любой здешний мальчишка делает за пять минут! О, Высокие Господа! На что ушли мои огримы? Стой вон тут, бестолочь, черпай ковшом из таза и поливай мне.

Мылся Харт-ла-Гир долго, с наслаждением, отфыркивался, крякал, требовал лить из ковша равномерной струей, присвистывал и щелкал языком. Потом он тщательно вытерся большим, с простыню размером, куском зеленоватой ткани, наставительно заметив при этом, что вообще-то именно рабу полагается утирать своего мокрого после купания господина. Митька на всякий случай молчал, глядел, как перекатываются под бронзовой кожей могучие бугры мышц, и мрачно думал сразу о двух вещах: во-первых, о том, что у него самого еще нескоро будут такие мускулы, если вообще будут, а во-вторых, что хозяйская рука, должно быть, весьма и весьма тяжела.