Девочка-дракон. Книга 2. Дерево Идхунн - Личия Троиси Страница 18

Мальчик стал снижаться на окраине города, у заброшенного подворья, которое с некоторого времени стало его домом. Однако в самый последний момент он упал, потому что крылья исчезли всего в паре метров от земли. Фабио было совсем худо. Хромая, он вошел в дом; его встретили голые стены, почерневшие от грязи и дыма. С одной стороны комнаты находился камин, а в центре — полусгнивший стол. Возле стены стояла раскладушка с матрасом и покрывалом. Фабио рухнул прямо на нее. Прибегнув к своим способностям, он сделал так, что железный нарукавник вновь стал правым предплечьем. Оттуда показался объятый пламенем острый гладкий нож. Мальчик дождался, пока металл раскалился от жара, а потом потушил огонь и затаил дыхание. Процедура, которую он собирался проделать, была далеко не самой приятной, но это была вынужденная необходимость.

Фабио приложил нож к ране и громко вскрикнул. Он прижег рану, и нож исчез, а мальчик, дрожа от боли, откинулся на кровать. И снова его охватила ярость. Та самая ярость, что сопровождала его на протяжении всей жизни, — это единственное, что осталось у него с тех пор, как не стало его матери.

И впервые за много лет он заплакал под покровом ночи.

Его мать рассказывала ему, что, когда была беременна им, ей часто снились сны. Она в ужасе просыпалась посреди ночи, в то время как рядом продолжал мирно спать ее муж. Женщина вставала и куталась в толстый свитер, постоянно лежавший у нее в ногах. Его мать была родом из Италии, где тепло и много солнца, и она бросила все ради любимого. Она наблюдала из окна за мрачной картиной незнакомой ей страны, Венгрии, которая отныне стала ее домом, стараясь думать только о том, насколько сильно она любила своего мужа и ребенка, который должен вот-вот родиться.

Ее кошмарный сон был всегда одним и тем же: драконы и змеи. Сцепившиеся в жестокой схватке, они в конце концов уничтожали друг друга. Эти сны были настолько реалистичными и осязаемыми, что, казалось, она чувствовала запах крови. Чтобы развеять страхи, женщина поглаживала свой живот, где будущий Фабио ожидал своего появления на свет. Он наверняка разогнал бы прочь все ее страхи, связанные и с этой чужой для нее страной, и с этим незнакомым местом, даже с этими жуткими снами.

С его приходом все бы изменилось.

Однако рождение сына не рассеяло эти сомнения, а только усилило их. Страх продолжал расти, поскольку с мальчиком стали происходить странные вещи, он и сам был каким-то странным. Он проделывал такое, что было не под силу остальным детям. Фабио был очень сильным: его раны и порезы быстро заживали, а однажды обнаружилось, что он умеет вызывать появление огня. Пламя возникало на его руке и нисколько не обжигало его. Оно танцевало в воздухе, подчиняясь приказаниям мальчика, и, очарованный и одновременно испуганный, Фабио смотрел на него, не отводя глаз. А когда однажды он коснулся рукой стола в столовой, тот за доли секунды превратился в груду пепла. Какое-то время мальчик следил за происходящим, а потом, подняв глаза, столкнулся с полным ненависти взглядом отца. Мужчина так побил его, что мальчик едва не лишился чувств, а потом малыша заперли в его комнате.

Из-за двери своей спальни Фабио слышал, как ругались его родители.

— Я больше не хочу иметь с ним ничего общего! — кричал его отец.

— Это наш сын! — возражала мать.

— Это сущий дьявол. Только дьявол способен на подобные вещи. Если у тебя есть еще голова на плечах, то ты сделаешь то же, что и я, и бросишь его. Он — воплощение зла!

Фабио дрожал: в этих словах было что-то ужасное. Он не совсем понимал их смысл, но они ввергали его в пучину страха.

— Это мой сын! — кричала мать.

— Тогда наслаждайся им в одиночестве.

Его отец ушел и больше не вернулся.

И тогда Фабио и его мать остались одни. Эта жизнь не была легкой. Работы было мало, да и та была изнурительной и унизительной. Вот так они снова вернулись в солнечную Италию, где люди жили в достатке и где было вдоволь работы. По крайней мере, так говорили.

Вместо этого они повсюду натыкались на отказ и подозрительные взгляды. Им приходилось стучаться во все двери подряд и выставлять напоказ все свои достоинства. Но люди с подозрением и недоверием смотрели на них.

— Я все умею делать! Я готова взяться за любую работу! — кричала его мать, когда прямо перед ней захлопывали дверь.

Вот тогда-то и зародилась его ярость. Глухая и ужасная, она сдавливала его сердце с каждым новым отказом, всякий раз, когда он смотрел на свою мать, грустневшую и бледневшую день ото дня.

Но мальчику приходилось быть очень осторожным, потому что, когда он злился, терял над собой контроль. И тогда внезапно вспыхивал огонь.

— Ты не должен больше так делать, — говорила ему мать, Фабио плакал.

— Я не знаю, почему такое происходит! Пламя появляется само по себе!

— Если люди увидят, что ты делаешь, когда мы остаемся одни… это может навредить тебе, понимаешь?

— Наверное, я… злодей, — возражал ей сын.

Мать изо всех сил прижимала его к себе.

— Никогда не говори так и даже не думай об этом. Ты просто особенный ребенок, не такой, как все. Однажды все изменится, вот увидишь. У нас будет прекрасный дом, и мы заживем счастливо.

И Фабио почти поверил в это. Но потом у мамы начался непрерывный кашель, от которого перехватывало дыхание. А еще лихорадка, которая никак не проходила. Последнее, что он запомнил, — это больничная койка с лежавшей на ней матерью и лица врачей, качавших головой и бессильно пожимавших плечами. Ему было тогда восемь лет.

С той поры и начались его скитания. Похожие все как один сиротские приюты. Те же сырые стены и потрескавшиеся полы. Похожими были даже выражения лиц работавших там людей. Осуждающие и презрительные глаза.

Фабио ненавидел их всех. За четыре года он сменил около десятка таких приютов. И ни в одном он не задерживался больше чем на полгода. Потому что он был не такой, как все. Он ничего не боялся. Потому что когда умерла его мать, он сказал себе: «Хватит». Его предназначение — жить в одиночестве из-за своей непохожести, из-за своих удивительных свойств. Лучше с победоносным видом возвышаться над остальными, чем тихонько плакать в углу.

Он первым ввязывался в драку; воровал, если в этом была необходимость, лгал, если это было ему выгодно. Когда вспыхивал огонь, он радовался власти, от него проистекавшей. Ясной, чистой и абсолютной. Он наслаждался ужасом, который огонь вызывал у своих жертв. Ужас неизведанного и непостижимого.

«Я выше их всех, я лучше их всех», — твердил он себе и чувствовал облегчение.

Об усыновлении не могло быть и речи. У него была семья. И теперь, когда ее не стало, новой он не хотел. Он предал бы память своей матери, если бы позволил чьим-то рукам обнимать его и заботиться о нем.

Потом в один прекрасный день в комнатушке его сиротского приюта объявился Рататоскр. Он выглядел вполне нормальным, хорошо одетым молодым человеком. Поначалу Фабио думал, что это ему снится, хотя бы потому, что никто из других спавших вместе с ним детей не проснулся.