Восьмая нога Бога - Майкл Ши Страница 18

Не оставила я без внимания и то соображение, что если наша вдова и впрямь помешалась, то ее поручение может оказаться не просто бессмысленной затеей, родившейся в больном мозгу под влиянием недавней утраты, но и прямым оскорблением культу бога-паука, а то и святотатством. Но, коль скоро о расторжении подписанного контракта и помыслить было нельзя, что толку раздумывать о том, чего невозможно изменить? И я выбросила из головы эти мысли.

Впрочем, мать и сестры Боззм все равно отвлекли бы меня от любых черных мыслей, такой милый, веселый переполох гостеприимства они устроили! Льняные скатерти порхали, горшочки с медом брякали, ножи и доски для резки хлеба и сыра звякали, женская болтовня и смех журчали вокруг нас. Но, не успев проголодаться после недавнего угощения, мы не смогли воздать должное ужину и отклонили все соблазнительные предложения.

Ну, тогда, был ответ, настало время для сладкого! Для булочек, пудинга и пирога!

И пышнотелые красотки принялись наперебой выкрикивать названия лакомств, стараясь перещеголять одна другую, так что у нас слюнки потекли. Вдруг вдова Боззм застыла с разинутым ртом, точно громом пораженная, – хоть картину «Вдохновение» с нее пиши. От волнения у нее даже горло перехватило, и она почтительно прошептала:

– Шелковый Пирог из Взбитых Белков!

Ее дочери прямо дар речи потеряли, а это что-нибудь да значило. Итак, хозяйки остановили свой выбор на шелковом пироге, и мы немедленно вызвались помочь в сотворении этого кулинарного шедевра непревзойденной, как оказалось впоследствии, сложности.

Множество составных частей, изысканных уже по самой своей природе, слились воедино в деликатной плоти Шелкового Пирога из Взбитых Белков: меренги с прожилками из масла момилей, сахарные скорлупки с начинкой из марципана, момилевые сливки и сливки из молока глиитов, сбитые сначала по отдельности, а потом вместе.

– Помогите нам с мутовками! – воскликнули сестренки. Мутовок и сбивалок в кухне было огромное количество: для всякого масла, сливок и пенки своя. – Бантрик! Шинчик! Помогите мне сбить глиитовые сливочки! – пропела Гладкуша.

– Оломбончик, мутовка для масла такая тяжелая, без тебя никак! – колокольчиком прозвенел голосок Сладкуши.

– Лугодомия! – разразилась трелью их матушка, – иди сюда, будем сбивать яички!

Мутовки и венчики, постукивая и причмокивая, весело отплясывали в чашках и мисках то джигу, то рил, то колодрианскую плясовую, и поочередно то мужская рука, то женская опускалась в густеющую массу попробовать, не пора ли.

– Насколько же больше проку, когда мужчина берет мутовку в руки! – проворковала Гладкуша.

– И впрямь, все шелковое делается, стоит вам только прикоснуться! – пролепетала Сладкуша.

– Какие у тебя красивые жилочки вот тут, на запястьях, и дальше, на руках, дражайшая Ликодамия! – прерывающимся голосом вторила вдова Боззм.

Сквозь беспрерывное воркование и возню до меня то и дело доносился дробный топот копыт по дощатому настилу, размеченный сухими трескучими ударами кнута, и еще какие-то странные звуки, похожие на сдавленный, злорадный смех. Это, понятное дело, Помпилла взялась за работу, и все же у меня по спине нет-нет да и пробегал странный холодок, как будто этот шум в амбаре имел непосредственное отношение ко мне. Но я тут же выбросила эту фантазию из головы. Вот еще, стану я тратить время на дребедень, которой занята Помпилла, когда можно полюбоваться роскошными корсажами сестер и матушки Боззм, соблазнительно вздувающимися и опадающими под напором их грудей, которые так и ходят то вниз, то вверх в такт движениям мутовок.

Белки были готовы, их разлили по глиняным крынкам и поставили застывать.

– А теперь пастила! – раздался клич. Пастила и была тем самым шелковым основанием пирога.

И в погребе снова закипела работа. Жаровню наполнили древесными углями и поставили на середину, сверху водрузили огромную глиняную миску, в которой предстояло топить мед, сдабривая его сливками, а тем временем надо было ошпарить кипятком сливовые плоды и подсластить их лавандовыми выжимками сахарных ленивцев – огромных жуков, чьими расплющенными телами скоро был усыпан весь пол. Сестренки, которым моя команда усердно помогала управляться с кухонными причиндалами, распевали шуточные песенки:

У моего да пирога

Чтоб стояли так бока,

Как на случке у быка! —

и прочие непристойности в том же роде. И так мы все разогрелись, да раскраснелись, да расшалились, любо-дорого глядеть!

Снова вдалеке ударили копыта, просвистел хлыст, и вместе с приглушенной дробью до меня долетело какое-то дикое кудахтанье. И опять вернулось ощущение причастности к происходящему в амбаре, запах прелой соломы, перемешанный с острой вонью самок глиитов во время течки, ударил в нос. Но вмешательство только раздразнило меня, и я с головой кинулась в водоворот наслаждения, скинув для большего удобства тунику и оставшись в одной короткой тонкой сорочке. Сестренки, увидав это, заверещали от восторга и тоже скинули свои пышные платья и корсажи, так что полушария грудей и бедер неудержимо засверкали сквозь тонкое полотно сорочек.

Стряпали мы после этого или нет? Смутно припоминаю, что пастилу, кажется, поставили… остывать? Или, наоборот, греться? Знаю одно: закончилось все страстными объятиями. Шинн и Бантрил, голые, как ящерицы, пировали на Сладкуше, смакуя каждый свое полушарие, а она знай себе постанывала:

Ой, матушки! Ой, батюшки!

Ой, Шинтик! Ой, Бантрик!

Гладкуша оседлала Оломбо, который опустился под этим сладким грузом на пол, довольный, как наевшийся момиль, а Гладкуша напевала:

Оооп, ааап! Ууух, йэээх!

Ии ох, ии ах, и внииз, и ввеерх!

А надо мной нависла во всем своем великолепии госпожа Боззм, нагая и прекрасная, как полная луна, и мы с ней принялись наслаждаться друг другом с таким пылом, что не раз и не два мне казалось, будто душа моя расстается с телом, и все же я вновь и вновь чудесным образом возрождалась к жизни…