Осколки наших сердец - Мелисса Алберт Страница 18

Наступила ночь, а я все пыталась сложить части головоломки.

Зарытая банка; сейф в шкафу. Мигрени, мертвые кролики, случай с Хэтти Картер. И эта фраза: «она была одной из девочек Шэрон». Естественно, я погуглила «Между миров» и «Шэрон между миров», но есть вещи, которых не знает даже интернет.

На языке вертелось слово, застряло, как маковое зернышко между зубов. Слово означало некое действие – скажем, закопать в саду банку с кровью, – чтобы что-то случилось где-то в другом месте, в другое время.

В голове звучал насмешливый голос Хэнка. Белая женщина из пригорода, увлекающаяся эзотерикой – что еще она может делать в полнолуние?

Допустим, он прав. Но что если… Что если просто предположить, что Луна к моей матери прислушалась?

Конечно, это бред. Если я в это поверю, то буду ничем не лучше самых чокнутых покупательниц «Лавки малых дел»: тех, кто вбухивает деньги в травки, кристаллы и настои моей тетки. Разве блестящие камушки могут развеять тьму?

А если могут? Я сомкнула губы и нащупала языком затянувшуюся ранку. Я только один раз намазала губы бальзамом тети Фи и тут же его стерла. А рана зажила, как на Росомахе. Даже арника так не действует. Значит, правда. Значит обе они это могут. ^[6]

Может, зря я не верила раньше. Может, я была дурочкой, потому что не видела то, что было у меня перед носом, то, что могло скрываться за шрамами, молчанием, тайнами и вечной маминой скрытностью, с которой я научилась жить, – моя мать обладала сверхъестественными способностями.

Я осталась наедине с мельтешащими мыслями. Хэнк куда-то ушел, отец отправился на вечер настольных игр с друзьями из аспирантуры, где, наверное, изображал орка. Он написал в восемь: сообщил, что переночует в городе. Я перечитала последнее сообщение, которое отправила мне тетя Фи.

Извини. Возникли проблемы, но уже все хорошо. Скоро перезвоню, Айви.

Я подогрела в микроволновке тарелку печенья с шоколадной крошкой и села за стол на кухне. Кондиционер со вздохом завершил очередной цикл, и в доме наступила тишина. Я сидела спиной к двери в подвал, напротив окна. В темноте с включенным светом окно казалось зеркалом. В зеркале сидела незнакомка с платиновыми волосами и ела печенье.

Кто-то сейчас мог стоять за окном и смотреть на меня. Всего в нескольких метрах, а я бы даже не узнала.

Раздался глухой стук. Слабый, но отчетливый, не из-за окна, а с другой стороны дома, где раздвижные двери выходили на задний двор.

Печенье на языке превратилось в песок. Что-то билось о стекло – вот что это был за звук.

Я медленно встала, вцепилась в телефон. Прошлась по дому и выключила весь свет, чтобы видеть, что происходит снаружи, но самой оставаться невидимой. На заднем дворе было темно. Свет там включался автоматически, если кто-то заходил в патио. Я набралась храбрости, пробежала по ковру мимо зияющей темной пасти прачечной и резко отодвинула раздвижную дверь.

Немного постояла на пороге, вдыхая летний воздух с ароматом цветов и дымка от барбекю. Луна висела высоко и далеко, сияя, как галогеновая лампочка под облачным абажуром. Все было неподвижно, лишь ветерок колыхал ветки в саду. Я собиралась вернуться в дом, когда услышала еле заметный звук – призрачный шепот ветерка над битым стеклом.

Осколки поблескивали под столом для пикника, почти невидимые. А рядом, наполовину в тени, наполовину в лунном свете, полукружьем растеклась кровь. Дыхание участилось, но я не понимала, что передо мной, пока не увидела осколок зеркала.

Кто-то выкопал банку, которую зарыла мама, и разбил ее о бетон.

Я вспомнила, что в банке лежала свернутая записка. Оттуда, где я стояла, ее не было видно, но я знала – она там. Я призвала все свое самообладание и заставила себя спуститься и поискать ее. Включился свет, кровь тошнотворно заблестела. Я нашла свернутую записку, испачканную кровью и прилипшую к ножке садового стула. Аккуратно взяла двумя пальцами. Еле дыша сквозь стиснутые зубы, развернула. На клочке бумаги витиеватым маминым почерком было написано:

Если ты враг – уйди; если не захочешь – приказываю тебе уйти; если это яд, пусть он уйдет; если это угроза, повелеваю ей уйти.

Ветерок скользнул по коже, как наэлектризованный шелк. Ночь оказалась не такой уж тихой. Тикали и стрекотали насекомые, шумел ветер, сонно гудели кондиционеры. Я бросилась в дом и закрыла за собой дверь.

Слово, которого я избегала, звенело в голове, как крик. Слово, которое я произнести не могла, потому что была слишком практичной и слишком глупой. Маковое зернышко, застрявшее между зубов, начало медленно источать яд, когда я наконец его разгрызла. Магия. Надпись на листке бумаги, кровь в банке, булавки и перья в шкафу. Все указывало на одну невероятную вероятность.

Я не удивилась. И даже не почувствовала облегчения, что наконец могу назвать причину недосягаемости матери. Нет, меня захлестнула удушающая ярость. Какого черта? О чем вообще мама думала? Почему решила, что реальность подвластна именно ей?

И что такое реальность, если мамины уловки сработали?

Помимо ярости, я чувствовала кое-что еще: зависть. Зависть тянула вверх свою уродливую голову, ее зеленые глаза сверкали. Я вздрогнула при этой мысли. Не включая свет, прошлась по комнатам первого этажа, проверила двери и окна. Все были заперты, и везде было тихо, не считая голосов в голове. Я вгляделась в окно на кухне, но не увидела ничего зловещего: лишь кусты сирени и желтый дом напротив. А когда повернулась, взгляд упал на печенье, оставшееся на тарелке.

Я съела два и три оставила нетронутыми. Но теперь в льющемся из окна свете увидела, что каждое оставшееся печенье было надкусано – на каждом три идеально ровных следа в форме полумесяца.

Я бросилась вон из кухни, как ошпаренная. Побежала к входной двери, повернула замок, дернула ручку и выбежала на крыльцо.

На дорожке меня атаковали комары. Дом с улицы казался темным и неподвижным, окна были чернильно-черными или подернутыми серебром. Я потянулась за телефоном и поняла, что оставила его внутри. Выругалась, села на корточки, закрыла ладонями лицо.