Сияние твоего сердца - Мария Линде Страница 18

Через полчаса мы садимся в машину Карела. Его серебристая «Мазда», подсвеченная уличными фонарями, похожа на космический корабль из будущего, обтекаемый корпус и плавные линии на фоне старинного города кажутся чужеродными.

Мы с Карелом во многом похожи, но тут совершенно не совпали – у меня нет никакого желания покупать машину. На права я сдала с первой попытки, так что в автошколе меня спросили, не подослал ли меня кто-нибудь из конкурентов.

И водить я люблю, но только не в Нидерландах.

Иметь здесь машину здорово и даже необходимо, когда у тебя семья и дети, с которыми вы ездите в гости или за покупками, а в остальном с ней больше возни, чем пользы. И место для парковки искать в центре города – тот еще квест, так что за смысл? В Амстердаме можно даже в аэропорт добраться на велосипеде, а на общественном транспорте вообще куда угодно. А если хочется комфорта, то можно на такси. Иногда я беру авто напрокат, когда еду на какой-нибудь большой шопинг или когда бываю в Италии – вождение там больше похоже на гонки на выживание, но мне нравится. А вот Карел обожает машины. Он купил свою, как только ему исполнилось восемнадцать, – мечтал о ней с детства, и его мечта много раз меняла марку. Этой всего год, на бардачке валяется длинный черно-белый шарф Dolce&Gabbana – его Карел отобрал у меня, так он ему понравился.

– Скучал по мне? – спрашиваю я, защелкивая ремень безопасности.

Он улыбается так, что сама эта улыбка – идеальное преступление.

– А как же. Места себе не находил от тоски…

Он не писал мне вчера целый день, меня это не удивляло и не беспокоило. И если вдруг завтра мы расстанемся навсегда, ни один из нас не будет плакать. Но иногда мы с ним так играем в обычных людей. Это забавно и щекочет нервы – как наряжаться стариками, зная, что в любой момент можешь скинуть уродливый костюм и парик, и вот ты снова юн и прекрасен и у тебя впереди целая жизнь.

Какое-то время мы едем молча, поэтому я вынимаю телефон, открываю ленту и машинально лайкаю посты еще до того, как загрузится картинка. Это отвлекает, но не успокаивает. Внутри какая-то непонятная тревога, похожая на мутную воду, она плещется и время от времени накрывает меня с головой – тогда я просто смотрю в экран и не двигаюсь. В этот вечер на мне маленькое черное платье, удобные туфли и мягкое кашемировое пальто – все, из чего можно за пять минут собрать приличный образ, но мне неуютно в собственной одежде, как будто меня втиснули в чужую кожу, я чувствую каждую складку, каждый шов. В мессенджер сыплются сообщения от знакомых и малознакомых людей. Ливень больше не пишет.

– Магистерской занимаешься? – улыбается Карел и сворачивает с широкой улицы, чтобы удачнее объехать центр города. – Как там твои подписчики, пожалели тебя на больничной койке?

Я не выкладывала фото из больницы – Герцен иногда смотрит мои посты, она бы сразу спросила, почему я не рассказала ей лично.

– Нет, – отвечаю я и кладу телефон на колени экраном вниз. – Приберегу эту историю на потом, вдруг надо будет их разжалобить.

Чтобы не встречаться взглядом с Карелом, я отворачиваюсь к окну и рассматриваю город. Мне всегда нравился Амстердам – пестрый, многоликий, разноголосый. Это отличное место для меня – здесь можно стать кем угодно и в то же время спрятать свою истинную сущность на дне самых глубоких каналов, там, куда не проникают солнечный свет и голоса туристов. У нас с Амстердамом договор, и мы его соблюдаем. Я играю по его правилам, а он хранит мое темное сердце и не задает лишних вопросов. Идеальный вид дружбы, по-моему. Вообще легко дружить с теми, кого сам выбрал себе в друзья.

Мимо окна проносятся черные и белые такси – интересно, что здесь почти нет ярких, как в НьюЙорке или Москве. Наверное, чтобы не нарушать гамму холодных мрачных оттенков в сочетании с витринами и окнами всех цветов радуги. Стекла вновь заливает дождем, городские огни расплываются в потоках воды, как штрихи ярких детских фломастеров. Я закрываю глаза.

Когда идет дождь, такси превращаются для меня в машины времени. И все они едут в одном направлении, к одной-единственной минуте. К той самой, когда я насовсем ушла из дома, который домом мне никогда не был.

* * *

Мать стоит в дверях моей комнаты, пока я укладываю последние вещи. Их совсем немного – школьный рюкзак и серебристый чемодан из твердого пластика, который я купила перед поездкой в Рим на те деньги, что мне оставила Герцен. Мать не помогает мне собраться, она наблюдает – следит, чтобы я ничего не забыла. Под свинцовым взглядом ее серых глаз я укладываю две поношенные кофты из «Примарка», потертую джинсовую куртку, рукава которой мне уже немного коротки, и тот самый шарф, который мне подарила Хэйни. Почти от всей своей одежды, кроме шарфа, я избавлюсь в первую неделю в Амстердаме, когда на мой личный счет поступит первая сумма. Я буду одеваться в магазинах, в которых раньше не могла бы себе позволить даже резинку для волос, буду каждый вечер заказывать еду из ресторана и покупать любую чепуху, какую мне захочется. Довольно скоро мне это надоест – примерно тогда, когда я просажу половину годового бюджета за зимние каникулы и с трудом наскребу на следующую поездку в Рим. Но пока меня приводит в восторг даже возможность просто пойти в кафе – не на праздник, не по скидочному купону, а потому, что вдруг захотелось.

Наконец вещи собраны. Я рывком застегиваю молнию чемодана, она взвизгивает, как свинья, которую пырнули острым ножом. Мать вздрагивает от этого звука и наконец отлепляется от дверной рамы, на которую опиралась все это время:

– Ключи. Где твои ключи от дома, Сэйнн?

Я ставлю чемодан на колесики и вытягиваю длинную ручку. Делаю шаг к выходу, но мать становится в дверях, преграждая мне путь.

– Отдай мне ключи, – говорит она. – Я не хочу, чтобы ты сюда приходила. Не хочу тебя здесь видеть. Никогда.

На последних словах ее голос переходит почти в скрежет – как будто пара черепков от разбитой тарелки трутся друг о друга острыми краями. Наверное, ей хочется, чтобы слова звучали угрожающе, но получается только жалкая, бессильная истерика. Я делаю еще один шаг, и теперь мы совсем близко – так, что я чувствую запах дешевого мужского шампуня. Это шампунь отца, он обычно покупал по акции сразу несколько больших бутылок, поэтому у нас в кладовой всегда стоял годовой запас. Теперь мать пользуется только им – в те редкие случаи, когда моет голову. По-моему, это отвратительно.

– Ключи останутся у меня. – Отвечаю спокойно, но все равно чувствую, что воздух вокруг начинает дрожать, как перед грозой. – На всякий случай.