Дурная кровь - Даха Тараторина Страница 18

— Ну долго ты там ещё кашеварить будешь? Не к приёму, небось, готовишься! — рыкнул охотник, от нечего делать принявшийся причёсывать разнузданным кобылам гривы.

«А вот Верда — хрен!» — мстительно додумал Санни.

Старания слуги Богов так никто и не оценил. Наверное, он и правда хорошо готовил. Не пожалел в кашу ни жира, ни кусочков мяса. Но котелок опустел куда как раньше, чем остыл, а рты оказались слишком заняты, чтобы делиться впечатлениями от трапезы. Сытых мужчин быстро разморило. Они вытянули ноги к костру, ощущая живительное тепло, и в согласном благоговении наблюдали, как ворожит дурная.

Для Таллы самое сложное только начиналось. Днём, уставшая, замёрзшая и, чего греха таить, слегка напуганная после встречи с разбойниками, она мало чем могла помочь животине. То есть, наверное, сумела бы вылечить за час, но Верд не позволял такие долгие привалы, ругался и поторапливал. Приходилось лишь снимать боль, а глупая тварь, решая, что нога зажила, только сильнее травмировалась. Теперь растяжение (девка поблагодарила Богов, что не вывих) лечить ещё сложнее.

Она легко касалась больного места, и кобыла стояла, не решаясь двинуться. В круглых тёмных глазах отражался голубоватый свет, окутывающий руки колдуньи. Тонкая искрящаяся паутина оплетала распухшую мышцу, заворачивала в кокон, проникала под грубую лошадиную кожу. Скакунье бы испугаться, шарахнуться… Ходят же слухи: не любит живность нечистой силы. Но лошадь стояла спокойно, не отводя любопытного взгляда, едва шевеля ноздрями. Так может магия колдуньи вовсе и не дурная, раз так принюхивается, тыкается мягкими губами что хромоножка, что Каурка, не пожелавшая оставаться в стороне от действа?

И сама Талла точно звёздочка, упавшая в снег. Прикрыла веки, улыбается чему-то неизвестному, таинственному, знает что-то, недоступное жестокому наёмнику и изголодавшемуся по чуду служителю. Нити сияли и колыхались, но не в такт ветерку, а точно от чьего-то тёплого дыхания. Чьего-то, кого не разглядеть простым смертным, сколько не всматривайся в полумрак, расступившийся от отблесков волшебства на белом полотне. И каждая снежинка ловила это сияние, пропускала через себя и возвращала к чутким бледным пальцам ворожеи. Дурная… Но такая красивая!

— Верд! — Санторий тихонько тронул наёмника за плечо.

— Тш-ш-ш! — велел тот. К чему слова, когда рядом — волшебство? Слова подождут. Но Санни не отставал.

— Верд…

— Позже, — непривычно спокойно, без крохи злости попросил охотник.

— Верд.

— Ну что тебе?

Вынужденный оторваться от дива, он сейчас и за меньшее надрал бы приятелю уши. Но служитель ещё и ляпнул то, от чего наёмник вовсе вскипел:

— Не нужно продавать её…

— Заткнись, Санни.

— Посмотри на неё, — не унимался святоша. — Она же живое чудо!

— И мне отвалят за него кучу денег, — Верд палкой поправил угли, опасаясь снова поднимать глаза на колдунью. Чего доброго, мелькнёт мысль, что не такую уж ерунду городит Санторий…

— Ты позволишь запереть её в клетке?

— Если клетка удобная, то отчего ж не запереть.

Эх! Слишком сильно саданул палкой по кострищу! Треснула надвое, упала в огонь, взметнув сноп искр. Талла вздрогнула, но не повернулась, а вот хромая лошадь укоризненно фыркнула.

— Она же невинная девочка! — неубедительно, но горячо возразил служитель.

Верд повернулся к нему, уставился на переносицу колючим взглядом, который (Санни прекрасно это знал!) не мог выдержать никто.

— А я — твой друг!

— Бывший друг, — с горечью напомнил служитель.

— Но хороший бывший друг, — хмыкнул Верд.

Больше Санторий не говорил. Готовясь ко сну, охотник съязвил, что, кабы знал, как просто его заткнуть, давно бы это сделал. Но от шутки ароматная каша, съеденная на ужин, точно поднялась обратно к горлу и стала комлем. Потому, наверное, и не спалось. Хотя шастающие поблизости волки тоже не способствовали спокойному отдыху. Когда же мужчина отлучился, так сказать, спугнуть из окрестностей лагеря хищников, застал у входа в шалашик надпись (сделанную, кстати, с ошибкой): «Шёл бы ты нахрен». Предполагаемый автор текста лежал спиной к костру и неубедительно изображал спящего. Верд хмыкнул и без малейших угрызений совести затоптал откровение слуги Богов.

Вскоре подморозило сильнее, пришлось потянуться за одеялом. Оно почему-то оказалось ближе, чем помнил охотник. Прямо-таки само сунулось в руку, как соскучившийся пёс. Ещё и тёплое…

— Чего не спишь? — вслед за ним вылезла Талла.

— Вас стерегу.

— Думаешь, сбежим?

— Думаю, убьётесь сдуру.

— Это мы можем, — хихикнула девчонка, отвоёвывая край ткани и устраиваясь под ней, как птенец под крылом.

— А ты чего? — буркнул мужчина, чтобы хоть как-то среагировать на странный жест.

— Стерегу тебя. Вдруг сбежишь.

Пустые разговоры. К чему? Охотник зло выдохнул. Лучше бы девка спала. А то сидит рядом, непонятно, чего хочет, жмётся к боку, не давая расслабить плечи.

И волосы эти, что снег на ветру! Колышутся, взмывают в воздух, повинуясь чьей-то неведомой воле, а не законам природы. Белые, как снежинки. Того и гляди растают от жара огня.

Льдинка. Хрупкая, тонкая… Не тронь — рассыплется в огрубевших пальцах.

А пламя плясало, облизывая рассохшееся дерево, сжирая всё, до чего могло добраться, шипело, боязливо отдёргивая языки от островков снега. Что станет, коснись оно ледяной статуэтки? Огонь потухнет, отступив перед красотой? Возможно. Но и красоты не станет. Лучше уж им держаться подальше, каждый в своём мире. Хрупким статуэткам место на полке. А лесному костру — в походе.

— Как живой, правда? — обожгло щёку охотника тёплое дыхание.

— Скажешь тоже… — он подбросил пук хвороста, и огонь с рычанием накинулся на добычу. Точно как живой.

— Как добрый хозяин. Накормил, обогрел. А сейчас сказки сказывает.

— Ерунду-то не мели. Сказки… Тоже мне.

— А ты послушай!

Талла обхватила его тонкими ручками за шею, заставила склониться к костру. Тот трещал, поедая горючее, шипел, злился, пыхтел и бурчал. Как старый зловредный дед, у которого выпрашивают историю непоседливые детишки.

— Придумала тоже, — выпрямился Верд, осторожно расцепляя руки колдуньи. — Огонь слушать! Лучше слушай, как бы волки не подобрались.

Но однажды прорвавшая оборону девчонка не желала отставать. Извернулась, когда её попытались оттеснить её к лежаку, ухватилась за руку. Наёмник скрипнул зубами: рассудив, что все уснули, он снял повязки с саднящих ладоней. Трёхугольные отметины охотника непрестанно жгли вблизи колдуньи, не выбросишь из головы. Он прикладывал к ним снежки, облегчая боль, но это мало отличалось от попыток подлечить на ходу хромую клячу. Всё одно боль не уйдёт, только вернётся вдвое против прежнего.