Карантин - Сергей Малицкий Страница 18

Пес лежал в луже крови у крыльца. Голова была вывернута набок, пасть закрыта. Язык свисал меж клыков.

Павел огляделся. Из-за усыпанных плодами яблонь торчали коньки соседских дач. Где-то в отдалении квохтали куры, тявкала маленькая собачка, щебетали скворцы. Холод начинал переползать со спины на грудь и затылок.

– Почему же ты не залаял, большой и умный собак? – с дрожью прошептал Павел и сдернул с веревки несколько прихваченных прищепками полиэтиленовых сумок. Кровь растеклась по замощенному плиткой двору метра на два, разбрызгалась в стороны, смешалась с дождевой водой. Дверь в домик была приоткрыта.

«Убили или во время дождя, или перед дождем, где-нибудь часа в три ночи», – почти безучастно отметил Павел, сунул ноги в пакеты, прихватил их узлами, надел такие же пакеты на руки. Достал из кармана нож, выкинул лезвие. Переступая через потеки крови, поднялся на крыльцо, оглянулся. Хребет пса был перерублен сразу за ушами. Голова едва держалась. Сердце Павла заухало в груди, но не из-за того, что то же самое могло произойти и с ним, спящим. Из приоткрытой двери пахло смертью.

– Костя, – негромко позвал Павел и вздрогнул от звука собственного голоса.

– Молоко! – послышался противный женский голос с улицы. – Кому молоко? Иваныч! Будешь брать? Нажрался, что ли? Ну не жалуйся потом! Молоко! Кому молоко?

За густыми кустами сирени заскрипела тележка, и голос стал удаляться. Павел потянул на себя ручку двери.

Тесть Костика лежал в кухоньке у входа, сразу за порогом. Убийца всадил нож в сердце и, наверное, тут же прихватил старика за шею, зажав ему рот, потому что тело было аккуратно опущено на пол, прислонено к стене под вешалкой. Застиранная кофта распахнулась на старческой груди. Чувствуя, как мурашки бегут по телу, Павел шагнул к раковине, пустил струйку воды на губку, намочил ее, присел у трупа, с усилием стер кровь. Нож вошел точно между ребрами. Рана была большой и рваной, с выделенной серединой, шириной сантиметров пять-шесть, острой с обеих сторон. По ее периметру багровел причудливый и тоже рваный отпечаток гарды, судя по размерам которой ножичек явно не относился к бытовым. Павел несколько мгновений тупо смотрел на рану, затем медленно сложил и убрал в карман собственный нож, не вполне соображая, что он делает, потянул труп на себя. Рана оказалась сквозной. По всему выходило, что клинок оружия был не короче сантиметров тридцати. И тот, кто убил старика, силен был неимоверно. Силен не по-человечески. Но Павел подумал об этом отстраненно, словно осматривал место убийства не собственными глазами, а перематывал видеозапись. Он вернул труп на место и вытер рукавом лоб, потому что капли пота залили глаза.

В комнатушке за печкой никого не оказалось, так же как не было и явных следов грабежа. Старая, вывезенная из современных городских квартир мебель стояла по стенам. Комоды и шкафчики были убраны кружевными салфетками, похожие кружева висели и на окнах. Чистый пол застилали домотканые половички. Павел вернулся в кухню и посмотрел на уходящую в мансарду лестницу. На крашенных в желтый цвет ступенях темнели пятна крови. Стараясь наступать ближе к стене, он пошел вверх и, прислушиваясь к напряжению дубовых плашек, которые едва сдерживались от скрипа, по-прежнему отстраненно понял, что и убийца поднимался наверх точно так же.

Костика убили ударом в спину. Рана была страшной, но смерть, скорее всего, мгновенной. За секунду до гибели Костик спал на животе и его руки обнимали подушку мягко, без усилий. Нож перебил хребет удачливого и веселого парня ниже восьмого позвонка. На пододеяльнике темнело пятно: убийца вытирал о него нож. Изобразил кровью что-то вроде звезды.

– Тесак, – беззвучно прошептал Павел. – Или, скорее, короткий меч. Самоделка какая-то. Гарда с зубцами, обращенными внутрь, наверное, для захвата клинка противника.

На тумбочке у кровати подрагивал телефон, светился экраном, призывая мертвого хозяина нажать на кнопку. Павел рассмотрел крупные буквы – «Витюня» – и задергался, скривился, зарычал, заскрипел зубами. Замер на мгновение, потому что оклеенный старыми и дешевыми обоями чердак словно зашевелился, закрутился вокруг него. Подхватил лежавшие возле телефона щегольские темные очки, сбежал по лестнице, уже не думая о заскрипевших ступенях, сдернул с вешалки потерявшую форму бейсболку, заношенную ветровку, выскочил из домика, огляделся и побежал к оставленному диванчику. Свернул в узел клеенку со стола вместе с посудой, бросил все это на постель, туда же швырнул содранные с рук и ног пакеты, скрутил узел и побежал к машине. Подхваченный ком земли в мгновение замазал номера, и через минуту «импреза», едва не поцарапав машину Костика, выехала с участка. Визгливая молочница, стоявшая с тележкой у соседнего домика, закричала что-то, но Павел, спрятавший волосы под бейсболку, отмахнулся от нее, прикрыл покосившуюся воротину, прыгнул за руль и рванул по заросшему травой проселку прочь.

Он пришел в себя минут через тридцать, когда мелькнувшие указатели дали понять, что он гонит по пустынному субботним утром Пятницкому шоссе и пролетел уже и малую кольцевую, и скоро упрется в окраину Солнечногорска. Павел свернул на первом же проселке, проехал пару километров, остановился у кучи мусора, сооруженной дачниками в бурьяне, вытащил из багажника узел, нацедил бензина и устроил жаркий костер. В пламя последовали бейсболка, ветровка, которой Павел протер номера, и Костины очки. Через двадцать минут Павел уже рулил по Ленинградке в сторону Москвы, а еще через полчаса свернул, не доезжая до мемориального комплекса с устремленными в подмосковное небо каменными штыками, к кафе, перекусил, не чувствуя вкуса пищи, и позвонил Жоре.

– Ты где пропадал? – почти зарычал его приятель.

– Залег, как ты и велел, – удивился собственному спокойствию Павел. – Но вот проголодался, заехал позавтракать в ненавидимый тобой фастфуд.

– Оставайся на месте, я скоро буду! – рявкнул Жора.