Обожжённая душа - Властелина Богатова Страница 17

Белая пурга мела так, что уже в двух саженях всё терялось из виду, но слышно было, как визжат женщины, как прорезается через шум ветра лязг оружия, бешено взметаются языки пламени на кровлях, подхваченные пургой, гаснут и вновь заходятся. Острог защищали как могли, прогоняя чужаков, коля их копьями и вилами, но те не умирали, тащили полураздетых, скрученных верёвками женщин, и кто пытался отбить их, тут же был пронзён клинками. Кровь на белом снегу, что сок клюквы, яркая, кричащая и вызывающая в сознании ужас, белый снег мгновенно впитывал её. А потом всё стихло и померкло. В образовавшейся неподвижной тишине скручивалась тугими тенями ночь, раздался душераздирающий волчий вой, следом к нему присоединился ещё один. Сердце сокращалось бешено, вынуждая сжиматься от дикого страха и несущего по венам боли. Стало очень холодно, так что и не пошевелиться, не ступить шагу, тело сковало льдом, мелькнула совсем рядом громадная тень зверя, блеснули во мраке жёлтые глаза, круглые как луны, и хищные, как взгляд змеи. Мгновение — и он сделался будто человечьим, со злым ненавидящим прищуром. Ладимира попыталась укрыться, защитить себя руками, но едва ли смогла сделать движение, волк рванулся вперёд, и только тогда девушка смогла проснуться.

Она лежала пластом на земле под толстыми неподъёмными шкурами. Стоило пробудиться, почувствовала, как колкий мороз пополз к ногам, просачиваясь под покров, выстуживая нагретую за ночь телом постель. Влились вместе с холодом и звуки лагеря, явь обрушилась на девушку непосильной ношей, прибивая тяжёлым молотом к земле. Ладимира беззвучно оскалилась от немого стона, крепко зажмурилась, прижимая руки к груди, подтянула к себе колени. Мучительно захотелось вновь провалиться в беспамятство и очнуться дома, в остроге, в окружении родичей, увидеть сестёр в целости, отца — живым. Оглушило бездонное отчаяние — их она больше не увидит. Лучше уж заснуть вечным сном, но не испытывать больше раздирающей душу боли. Память, как назло, тут же подбросила самое постыдное, что случилось ныне ночью. Ладимира впервые ощутила гнусное омерзение к самой себе. Слёзы вмиг просохли.

Мужские грубые и простуженные голоса всё отчётливей вклинивались в разум, вынуждая Ладимиру подняться. Откинув край меха, она увидела тлеющий костёр и больше ничего. Ещё было сумрачно, но небо уже подёрнулось розово-малиновой дымкой, полосой стелились по макушкам деревьев рваные облака, утро разгоралось с каждым вздохом. Воздух был неподвижный, но мороз явно ослаб, не дышалось паром.

Ладимира, уставившись в костёр, наблюдая за кровавыми переливами углей, вздохнула. Ужас прошедшей ночи отступал, а вот воспоминания о глупой отчаянной затее уговорить княжича взять её с собой вызывали жгучий стыд. Впрочем, она ныне вернётся в острог и больше никогда его не увидит. Окончательно пробудившись, она села и тут же скривилась от ломящей боли во всём теле, с трудом шевелились руки и ноги.

— Доброе утро, — раздалось позади.

В руках остроносого и чернобородого воина были чарки, над которыми клубился пар.

— Сварил травяного взвара, — вручил он девушке напиток и предупредил: — Пей, и будем собираться в дорогу.

И в груди Ладимиры окончательно всё оборвалось, она приняла деревянную плошку, согревая об неё руки, мрачно посмотрела в золотисто-зелёное варево. Всё никак не могла понять, что стоит им взять её в дорогу, тут и пути осталось на один день. Обида сжала горло, оставляя девушку глухой к окружению. Послышался чьё-то возражение. Ладимира оглянулась. Оказалось, что уже все без исключения были на ногах кроме неё. Лица воинов были сосредоточенные. О чём те разговаривали, издали не было слышно, но судя по жёсткому тону, вёлся спор. Неужели из-за неё? Ладимира хотела было отвернуться, но взгляд приковался к трёхаршинному в росте молодому мужчине. Княжич стоял спиной, на расставленных, слепленных из каменных мышц ногах. Он что-то говорил приглушённо, с хрипотцой самому старшему из воинов. Что-то в нём притягивало её внимание. Быть может, сильное, гибкое тело, хоть и скрытое длинным, до колен, кожухом, оно выказывало в нём твердь земли — в этом Ладимира удостоверилась ещё ночью, когда Пребран навалился на неё всем весом. А может, то, что по сравнению с другими воинами, заматерелыми, широкоплечими, с толстыми бычьими шеями, с курчавыми бородами, его молодость нисколько не убавляла его внушительности, что исходила будто изнутри. А там, внутри, таилась неумная, горячая, разъедающая душу и осушающая сила, рядом с ним находиться было невыносимо, хотелось бежать прочь от него, ведь сколько было силы в нём, столько и яда.

Он даже не обернулся, но Ладимира уже ощутила на себе цепкий, с прищуром, пронизывающий насквозь взгляд, которой хорошо отпечатался в её памяти, ещё когда она пришла к нему в клеть оказать помощь. Полоснул её хищным, звериным взором с толикой насмешливости и непрощения, будто она перед ним провинилась одним лишь своим присутствием. Не подпустит к себе близко, такой, как он, не знает, что такое сострадание и жалость. А ночью, когда попыталась вырваться из оков, взгляд тогда его сделался бешенным, и лютовала в нём самая холодная зима.

Ладимира вздрогнула. Это княжеский сын, и для него она — всего лишь серость, а простой народ — жуки, которые копаются в земле да навозе. Какое ему дело до неё, до её боли и потери, на что рассчитывала, когда пыталась подстелиться под него? Надеялась получить согласие. Да ему плевать на неё и на её беды! С чего вообще взяла, что он посмотрит на деревенскую простушку? Лицо её залило горячей волной, а внутри сгустилась тьма, разверзлась огненным жерлом безысходность, и так скверно и стыдно сотворилось на душе, что в пору сквозь землю проваливаться.