Сестры озерных вод - Олли Вингет Страница 17

Дом пора было спасать. И кому, как не единственному мужчине, оставшемуся под его крышей? Потому Дема одернул рубаху, приосанился и пошел по темному коридору на звонкий голос сестры. Пол скрипел, стены пахли деревом и ночной тишиной. Кто-то легкий ходил по крыше, точно шатун из леса забрел на запах дыма: пока не согреется о людское дыхание — не уйдет. Будет вздыхать, скрипеть соломой, шуршать по углам. Дема знал, шатун его не тронет, но идти в темноте было боязно.

Но коль девка не убоялась, ему ли бежать со всех ног обратно?

Когда он добрался до комнатки, отданной новой жене, Фекла уже с ногами забралась под Полинино одеяло, гладила ее по спутанным волосам маленькой ладошкой и шептала что-то на своем, детском еще, языке. В темноте мало что можно было разглядеть, только белело худенькое плечико, выбившееся из-под ворота рубахи. Раньше Демьян если и хотел защитить живое от зла, так щенка слепого или птенчика, выпавшего из гнезда. В ту ночь все изменилось. Это плечо было таким острым, таким беззащитным, что Дема впервые почувствовал к кому-то щемящую нежность.

Он осторожно подошел поближе, натянул на голое плечо молодой своей тетки одеяло и тихонечко присел рядом. Та искоса глянула на него, заплаканные глаза стали похожи на щелочки, и вдруг улыбнулась — робко, испуганно, но улыбнулась.

Эту улыбку Демьян запомнил навсегда. С нее-то все и началось.

Они долго шептались, так и уснули вповалку на узкой кроватке, а тусклые лучи зимнего солнца застали их уже совсем иными, связанными новой дружбой. Еще до того, как, охая, поднялась тетка Глаша, Дема подхватил в одну руку влажную ладошку сестры, в другую — прохладные пальцы тетки — и вывел их во двор. С визгом они носились по сугробам, расчищая дорожку, теряя валенки и спешно натянутые бабьи шали.

От морозного, свежего утра Поляша раскраснелась, и румянец этот мигом превратил ее в красавицу. Теперь-то Дема понимал, что сама она была еще ребенком, но тогда он глазам не мог поверить: тетка, выбранная самим Батюшкой в жены, с визгом носилась по двору, лепила крепенькие снежки, похожие на ранние яблочки, и швыряла их, звонко хохоча.

Успокоились они, когда на крыльцо вышла Глаша. Услышав скрип ступеней, Полина окаменела, выронила из рук снежный мячик, румянец мигом стал похож на лихорадочный жар.

— Извините… — пробормотала она, пробуя пригладить волосы. — Мы… мы вас разбудили?

Глаша окинула ее взглядом, делано нахмурилась, но Феклу было не обмануть. Девочка раскинула руки, ухватилась за новую тетку, потащила ее за собой и подвела к матери, стоящей на последней ступени.

— Вот, — деловито сказала девочка. — Поля это. Наша она теперь.

— Наша.

Демьян не мог вспомнить, какими в тот миг были лица двух этих женщин — зрелой и совсем юной, но с того утра болотная хмарь в доме принялась съеживаться и пропадать. Глаша напекла пирогов, пышных и румяных. Капусту для них рубила Поля, почти перестав стесняться и вздрагивать. Фекла еще вертелась под ногами у взрослых, а Демьяну почти сразу наскучила бабская болтовня. Он почуял: дело сделано, а мир восстановлен. И детским умением перестал об этом думать.

Полина просто шагнула в его жизнь, чтобы навеки там остаться, занимая все больше места, проникая все глубже в самую суть каждой мелочи, наполнявшей дни и ночи. Она ходила с Демой в лес, наблюдая вполглаза, как учится он ставить силки, а сама собирала ягоды, легонечко напевая. Она расчесывала Демины непослушные волосы и плела косички, заставляя Феклу заливаться смехом. Она возилась в снегу, она кормила белок и птиц, она рассказывала сказки, совсем не похожие на те, что слышали они от тетки Глаши. То были настоящие сказки. И Дема любил их за это еще сильнее. И ее, Полину, он тоже любил. Как еще одну сестру, как еще одну тетку.

По его разумению, все было ладно, так, как должно. Как было понять ему, ребенку, почему в одни ночи дверь в соседнюю спаленку остается открытой, а в другие ее изнутри запирает сам Батюшка? Почему из-за стены в такие ночи вновь раздаются всхлипы, а то и стоны? Почему наутро Поляша не хочет идти в лес сушить травы и смотреть волков? И почему Аксинья нет-нет да подходит к новой своей сестрице, проводит ладонью по ее плоскому девичьему животу да хмыкает зло?

Ничего из этого Дема тогда не понимал. А когда понял, то в жизни его появилась новая сила, клокочущая, жаждущая найти выход. Сила ненависти к отцу.

* * *

— Демочка… — Шепот был знаком до последней хриплой нотки. Поля быстро простужалась, стоило промочить ноги. — Как ты вырос, зверенок мой…

Давно уже Демьян не был так близок к потере рассудка. Кажется, только теперь, стоя рядом с той, что умерла столько лет назад, он понял наконец, почему так спешно, так бездумно сбежал с этой земли. Что-то внутри него всегда знало: чертовщина, творящаяся тут, так просто не отстанет. Мертвые, не преданные покою, а отданные лесу, не могут просто взять и почить в небытие. Ну конечно же, они возвращаются — мороком, злым духом. И приходят мстить тем, кто виновен в их гибели.

— Скучал, ну, скажи, скучал? — заискивающе повторяла Поля, привставая на носочках, чтобы заглянуть ему в глаза.

А он все отворачивался, пытался вырваться из ее мертвых объятий.

— Отпусти, — наконец сумел просипеть он.

Холодные руки тут же ослабли, Поля отстранилась. Бледные щеки, впалые глаза, косточки ключиц выпирают двумя крылышками.

— Демочка… — начала она.

— Ты чего пришла? — как учила его тетка Глаша, спросил он, скрещивая указательный и средний палец, проводя ими черту перед собой. — Упокойся, мавка, нет тебя. Дух твой отпущен в небо, тело отдано земле… — И запнулся, зная, что врет.

Тело ее по приказу Матушки он сам отнес на поляну. Холодное окровавленное тело в белом саване, в том, что теперь лоскутами прикрывало ее наготу. Тошнота поднялась по горлу. Дема с трудом сглотнул.

— Уходи, прочь, гнили гниль, жизни жизнь, — бормотал он, покачиваясь, а Поля стояла напротив, удивленно глядя на него мертвыми глазами.

— Демочка, не мавка я! — наконец крикнула она. — Разве дите я, матерью удушенное? Нет. Разве гниль я, Демочка? Я же говорю с тобой, я же тебя вижу… Это же я.

— Прочь, прочь, проклятая! — Руки дрожали от холода и страха, пальцы никак не желали складываться в охранный знак. — Лесом заклинаю, прочь!

Но лес был слишком далек. Он не слышал мольбы своего Хозяина. Поляша наклонила голову и сделал маленький шаг вперед. Лоскут ткани распахнулся, оголяя бледное в синеву бедро. Когда-то Демины пальцы — окостеневшие от ужаса сейчас, разгоряченные страстью тогда, — впивались в их мякоть, нарочно оставляя красные следы, чтобы Батюшка отыскал их, понял, что его право сильного давно уже перестало быть незыблемым. От мыслей этих Деме стало совсем худо, он скользнул ладонью за пазуху, нащупал в кармане кулек соли и швырнул пригоршню в замершую напротив Полю.

Та взвизгнула от боли. На груди, куда попали белые кристаллики, закраснели ожоги.