Имаджика - Клайв Баркер Страница 17

Это странное и бесцельное процветание Tabula Rasa продолжалось в течение двух столетий. Все так же, по завету Роксборо, собирались его члены, чтобы поговорить о тех секретах, которыми они владеют, и полюбоваться видом города с Хайгейтского холма.

* * *

Каттнер Дауд бывал здесь несколько раз, но ни разу, до сегодняшнего вечера, ему не приходилось присутствовать на заседании Общества. Его повелитель, Оскар Годольфин, был одним из тех Одиннадцати, кто наследовал делу Роксборо, хотя ни один из них не был таким лицемером, как Годольфин, который, с одной стороны, состоял членом общества, целью которого было полное искоренение магии, а с другой стороны был повелителем (Годольфин бы сказал хозяином) существа, вызванного с помощью все той же магии в год той самой трагедии, которая и вызвала появление Общества.

Этим существом был, конечно, Дауд. Члены Общества знали о его существовании, но они и не подозревали о его происхождении, иначе они никогда бы не вызвали его сюда и не позволили ему войти в священную Башню. Скорее всего, они последовали бы эдикту Роксборо и уничтожили его, чего бы это ни стоило их телу, душе или психическому здоровью. Разумеется, они знали, как это сделать, или, по крайней мере, имели возможность это узнать. По слухам, в Башне хранилась непревзойденная библиотека трактатов, гримуаров, энциклопедий и сборников, собранная Роксборо и группой магов Пятого Доминиона, которые первыми начали подготавливать попытку Примирения. Одним из них был Джошуа Годольфин, граф Беллингемский. Он и Роксборо, в отличие от большинства своих ближайших друзей, сумели пережить катастрофические события, случившиеся в разгаре лета почти двести лет назад. Предание гласило, что после трагедии Годольфин уединился в своем загородном поместье и никогда больше не покидал его пределов. Роксборо же, будучи наиболее практичным и деятельным из всей группы, в дни катаклизма сохранил оккультные библиотеки своих погибших коллег, спрятав тысячи томов в подвале своего дома, где они, как он написал в письме к графу, не смогут больше отравлять нехристианскими честолюбивыми помыслами головы честных людей, таких, какими были наши дорогие друзья. Отныне мы должны изгнать эту проклятую магию с наших берегов. Однако тот факт, что он просто спрятал книги под замком, вместо того чтобы уничтожить их, свидетельствовал о внутренней противоречивости его мыслей. Невзирая на все те ужасы, которые ему довелось увидеть, и крайнюю степень возникшего у него отвращения, небольшая часть его души все еще находилась под властью обаяния, которое объединило его, Годольфина и друзей в их безумной затее.

Стоя в пустом холле Башни, Дауд тревожно поежился при мысли о том, что где-то неподалеку от него находится самое большое находящееся за пределами Ватикана собрание магической литературы, в которой описывается множество способов вызывания и уничтожения существ, подобных ему. Хотя, конечно, он не был обычным духом. Большинство тех, кто попадал во власть магов, были тупыми, безмозглыми исполнителями, выловленными из Ин Ово – пространства между Землей и Примиренными Доминионами, – как омары из ресторанного аквариума. Он же, в отличие от них, был профессиональным актером и пользовался большим успехом. Не глупость, но страдание отдало его во власть человека. Он увидел лицо Самого Хапексамендиоса и, наполовину лишившись рассудка от этого зрелища, не смог противостоять заклинаниям и утратил свободу. Его заклинателем, разумеется, был Джошуа Годольфин, и он приказал ему служить его роду до скончания века. Когда Джошуа уединился за надежными стенами своего поместья, Дауд оказался предоставлен самому себе вплоть до кончины старого джентльмена, после которой он вернулся, чтобы предложить свои услуги сыну Джошуа, Натаниэлю. Но тайну своего происхождения он раскрыл ему только тогда, когда сделался незаменимым, опасаясь, как бы не попасть в ловушку между чувством долга и христианским рвением.

Опасения эти, впрочем, были совершенно напрасны, так как ко времени, когда Дауд приступил к новой службе, Натаниэль вырос во внушительных размеров развратника и повесу, которому было абсолютно безразлично, кем был Дауд, лишь бы в его обществе не было скучно. Так и продолжалась жизнь Дауда от поколения к поколению; иногда он менял лицо (элементарный трюк), чтобы скрыть свое долголетие от быстро стареющего мира людей. Но никогда не забывал он о том, что в один прекрасный день Tabula Rasa может раскрыть его двойную игру и отыскать в своих книгах какой-нибудь зловредный способ его уничтожения. С особой силой ощущал он эту возможность сейчас, ожидая, пока его позовут на заседание.

Это произошло спустя полтора часа, а все это время он развлекал себя мыслями о спектаклях, которые ему предстояло увидеть на следующей неделе. Театр остался его главной страстью, и он смотрел практически все постановки, независимо от их художественной ценности. На следующий вторник у него были билеты на расхваленного прессой «Короля Лира» в Национальном театре, а спустя два дня его ожидало место в партере на возрожденной «Турандот» в Колизеуме. Да, ему предстоит много приятного, лишь бы поскорее закончилась эта злосчастная встреча.

Наконец лифт загудел, и из него вышел один из самых молодых членов Общества – Джайлс Блоксхэм. В свои сорок лет Блоксхэм выглядел на восемьдесят. «Требуется своего рода талант, – заметил как-то раз о нем Годольфин (а он любил подмечать всякие связанные с обществом нелепости, в особенности когда был навеселе), – чтобы выглядеть опустившимся развратником, не обладая его богатым опытом».

– Мы освободились и ждем вас, – произнес Блоксхэм, жестом пригласив Дауда войти в лифт. – Я думаю, вы понимаете, – добавил он, пока они поднимались, – что, если вы когда-нибудь осмелитесь произнести хотя бы одно слово о том, что вы здесь видели, Общество уничтожит вас так быстро и тщательно, что даже ваша мать не вспомнит о том, что вы были рождены на свет.

Эта напыщенная угроза звучала крайне нелепо, будучи произнесенной гнусавым голоском Блоксхэма, но Дауд разыграл из себя провинившегося чиновника перед лицом разгневанного начальства.

– Я прекрасно понимаю это, – сказал он.

– Это чрезвычайная мера, – продолжал Блоксхэм, – вызвать на заседание человека, который не является членом Общества. Но и обстоятельства чрезвычайные. Впрочем, вам об этом знать не следует.

– Да-да, вы правы, – сказал Дауд, разыгрывая воплощенную невинность. Этим вечером он будет покорно сносить их снисходительность, тем более что с каждым днем в нем растет уверенность в том, что вскоре произойдет нечто такое, что потрясет эту Башню до основания. А когда это случится, он будет отомщен.

Двери лифта открылись, и Блоксхэм велел Дауду следовать за ним. Проходы, по которым они шли, были голыми и лишенными ковров. Такой же оказалась и комната, куда его ввели. На всех окнах шторы были опущены; огромный стол с мраморной крышкой освещался верхними лампами, свет которых падал и на шестерых членов Общества (среди них были две женщины), сидевших вокруг. Судя по беспорядочно наставленным бутылкам, стаканам и переполненным пепельницам, они заседали уже не один час. Блоксхэм налил себе стакан воды и занял свое место. Осталось только одно свободное место – место Годольфина. Дауду не предложили занять его, и он остался стоять у конца стола, слегка смущенный устремленными на него взглядами. Среди сидевших за столом не было ни одного человека, который пользовался бы широкой известностью. Хотя все они происходили из богатых и влиятельных семей, их влияние и богатство никогда не выставлялись напоказ. Общество запрещало своим членам занимать важные посты, а также брать себе в супруги человека, который может возбудить любопытство прессы. Оно работало втайне – ради уничтожения тайны. Возможно, именно этот парадокс и должен был рано или поздно привести его к катастрофе.