Карл Ругер. Боец - Макс Мах Страница 17

– Спасибо, солдат, – сказал Карл. – Прощай.

Он обошел Августа и направился домой. Сердце больше никуда его не звало.

6

Встав с солнцем, Карл постоял секунду, в нерешительности глядя на Дебору, но затем, решив дать ей еще поспать, тихо спустился на первый этаж, проверил, плотно ли закрыты ставни, и только после этого приступил к своим утренним упражнениям. Впрочем, уже через несколько минут легкий шум на втором этаже дал ему знать, что Дебора проснулась. Она спустилась уже одетая и причесанная, когда Карл заканчивал упражнения третьей ступени.

– Доброе утро, – сказала она ему, проходя на кухню. При виде обнаженного Карла она больше не краснела.

– Доброе утро, – сказал он через несколько мгновений, когда короткая пауза в связке позволила ему это сделать.

– Я приготовлю завтрак? – спросила она.

– Я буду готов через полчаса, – сказал он ей еще через минуту. – Поставь кипятиться воду. Большой чан.

– Хорошо, Карл, – ответила она из кухни. – Через полчаса.

Карл выполнил поворот, и в поле его зрения попал стол. На столе лежали давешние письма: одно на пергаменте, запечатанное знаком саламандры, и второе на бумаге, несущее печать скарабея. В обоих письмах содержался заказ на портрет. Портрет работы Карла Ругера из Линда желали иметь дочь Садовника Виктория и дочь Кузнеца Анна. Обе.

7

Все утро прошло в рутине больших и малых дел, которые не могли быть отложены в связи с их обязательностью, но изнуряли Карла своей обременительностью, так как отдаляли тот момент, когда он смог бы предаться вожделенному удовольствию творения. Внутренняя потребность выплеснуть накопившееся напряжение в движении руки, вооруженной не сталью, а углем, становилась все более сильной. Тем не менее он прилежно натягивал холсты на подрамники, прибивая их к обратной стороне планок острыми обойными гвоздиками, а потом разводил клей, в то время как Дебора затупленной деревянной спицей проталкивала на обратную сторону холстов наиболее крупные узелки. Затем Карл проклеивал холсты, методично водя кистью вдоль поперечных и продольных нитей, и счищал лишний клей широким стальным шпателем, но сил бороться с собой оставалось все меньше.

Нетерпение рождалось в груди и знобкими волнами прокатывалось по всему телу, заставляя дрожать до предела напряженные нервы. Карл чувствовал, что еще немного – и вся его великолепная выдержка рухнет, как рушатся крепостные башни, взорванные пороховым зарядом, заложенным минерами в глубоком подкопе. Терпеть эту жажду было не в его силах – он и так уже растянул ожидание сверх всякой меры, – и, отставив в сторону последний проклеенный холст, Карл взял наконец в руки лист бумаги.

– Встань там, – попросил он Дебору, не отрывая взгляда от листа, и кивнул ей, не глядя, головой.

Бумага была плотная и гладкая, и ему казалось, что сквозь сахарную белизну ее поверхности уже проступают контуры будущего рисунка. Оставалось только вытащить его из млечных глубин, наполнив цветом, который в данном случае есть жизнь. Жизнь рисунка. Карл провел кончиками пальцев по глади листа, и его движение было сейчас подобием ласки. Он не проверял бумагу, он наслаждался и дарил наслаждение. С нежностью, о которой мечтает любая женщина, с вожделением, достойным истинного сластолюбца, Карл положил лист на планшет и начал его осторожно закреплять. Но, по-видимому, запах страсти, исходивший от него, был по-настоящему силен. Шелест одежды привлек его внимание, и Карл поднял голову, взглянув поверх мольберта на свою модель. Дебора, отошедшая к дальней, хорошо освещенной светом ламп стене, снимала платье. А ведь он сказал ей накануне, что разрешает позировать в одежде…

Вид обнаженной Деборы довершил дело. Он раздул пламя, бушующее в его сердце, и, схватив уголь, Карл погрузился в безумие творения. Остановилось время. Пропали из воздуха звуки и запахи. Сама комната, в которой он находился, растворилась в вечности. Сейчас и здесь был только он один, один на один с девственной белизной бумажного листа, своей взбаламученной страстью душой и женщиной, стоявшей в пятне света. Мгновение-другое он смотрел на Дебору, уже не узнавая ее, но стремительно погружаясь в реальность иных миров, скрытых до времени в темных глубинах человеческого сознания. Теперь глаза Карла и его рука жили своей собственной жизнью, а его «я» корчилось под ударами штормовых ветров времени…

8

– Ну вот, – устало сказал Карл, отступая от мольберта. Рука его разжалась, и остатки угля просыпались на дощатый пол маленькой кучкой черного песка.

– Можно посмотреть? – спросила Дебора.

– Да, конечно, – ответил он, медленно приходя в себя.

Кажется, нагота Дебору больше не смущала. Во всяком случае, Карл не заметил в ней ни скованности, ни смущения, когда она шла к нему от того места, где простояла все это время. И кожа ее оставалась безупречно белой. Краска не тронула ни ее груди, ни лица.

Под равнодушным взглядом Карла Дебора спокойно подошла к мольберту, посмотрела на рисунок, и брови ее взметнулись вверх.

– Это великолепно, Карл! – воскликнула она. В ее голосе смешались потрясение и удивление. – Но это не я!

– А кто?

Карл чувствовал такую усталость, какую не испытывал даже после самых жестоких сражений; такую опустошенность, какую, вероятно, должен чувствовать кошелек банкрота.

– А кто? – удивленно спросил он и посмотрел на рисунок.

Уперев руки в широкие бедра и широко расставив крепкие ноги, с бумажного листа на него победно смотрела Карла. Ее глаза смеялись, а соски полных грудей смотрели вверх.

– Да, – согласился Карл. – Это не ты, Дебора.

– А кто?

Неужели в ее голосе он услышал нотки ревности? Или ему это только показалось?

– Кто? – переспросил он, не в силах оторвать взгляд от овального лица Карлы. – Это… Карла.

Карла

– Ну, – сказала Карла, глядя на него своими бесстыжими зелеными глазами. – Не стой столбом, Карл! Ты же мужчина!

Глаза у нее были большими, а их зелень глубокой. Они завораживали, и Карл чувствовал, что утопает в этой зелени, тонет, как в омуте, вроде того что под черной скалой в излучине Быстрой. Эти глаза обладали страшной властью, они притягивали его взгляд и держали его, скрывая наготу Карлы лучше любых одежд.

– Не молчи! – потребовала Карла, и он очнулся от наваждения. Перед ним в блистательной прелести юности стояла обнаженная девушка, первая женщина, которую он увидел без одежды. – Говори!

– Что? – спросил он и почувствовал, что губы его пересохли и гортань суха, как ложе ручья в конце засухи.

– Вообще-то ты сам должен знать, – усмехнулась Карла. – Ну скажи, например: я тебе нравлюсь?

– Ты моя сестра, – выдохнул Карл.

– Глупости! – отмахнулась Карла. – Какая я тебе сестра, парень? У нас разные матери, и отцы тоже.