Полдень сегодняшней ночи - Дмитрий Володихин Страница 17

11 июня, утро, но уже довольно приемлемое

– Петрович, всюду маньяки! – дверь Кириллу Бойкову открыл пожилой мужчина в стареньком тренировочном костюме. Он излучал высокопробное недовольство. Подслеповато щурясь, владелец квартиры отхлебнул дымящийся кофе из алюминиевой кружки. Такие кружки во всяческих казарменных общежитиях, где нет водопровода, ставят рядом с никелированным ведром, явственно намекая: захотелось воды – зачерпни кружкой, не суй в чистое питье грязную ладошку. Очень, очень небогатая кружка. Медленное, бесстыдно растянутое отхлебывание кофе в дверях недвусмысленно сообщало: если уж нас угораздило попасть в самую гущу вторичного продукта, не стоит суетиться. Тем более неуместно мальчишество, все эти незамысловатые шуточки о маньяках… Обладатель барачной кружки по-стариковски поджал губу – как если бы к потомственному провинциальному учителю пришел подающий надежды юноша и с порога бухнул: «Как жаль, что у нас еще не завели стриптиз!» С губой, впрочем, получилось немного жалобно, поскольку она была рассечена надвое, – подобием сабельного удара, как мнилось разнообразным знакомцам… Да вот беда, для боев под Каховкой и на Перекопе пожилой мужчина выглядел все-таки избыточно юным. Хотя в целом любитель кофе не вызывал ассоциаций с чем-нибудь новым, и нераспакованным. Возможно, сказывалась высокая степень амортизации… Сутулый – чуть ли не горбатенький, хотя, кажется, не горбатенький; морщины во весь лоб; походка шарк-шарк – слышно из-за двери… Маленькие глазки, правда, приятного мечтательно-голубого колера. На шее – потемневший от времени серебряный крестик. Две черты несколько принаряжали подержанную и блеклую внешность. Во-первых, привычка носить старинные «профессорские» очки в золотенькой оправе. Во-вторых, триумфальная академическая шапка совершенно седых волос. Притом, волосы были приведены в совершеннейший порядок и лежали на голове как-то даже щегольски.

В дверях стоял светлый витязь Андрей Петрович Симонов и выглядел он как аутентично нищий профессор Московского университета.

– Доброе утро, воевода. Ты несколько преувеличиваешь. Мы имеем на сегодняшний день всего одного маньяка. Кроме того, новость о маньяке, пожалуй, самое безобидное из той обоймы неприятностей, которую мы обрели нынешней ночью.

…Кстати, лезвие, которое когда-то повредило нижнюю губу Андрея Петровича, крепилось к колесу. Царь Набу-аплу-уцур обожал применять колесницы на поле боя. А залечить отметину до полного исчезновения не удавалось, поскольку колесничные ножи были закляты Син-намму, молодым и талантливым вавилонским магом… Он тогда ввел в военное дело много нового. За что и попал после смерти в провинцию Костежуй-III без права на службу в вооруженных силах Воздушного королевства. Ему была посвящена персональная, 1822-я статья в Конкордате 1491 года; это большая честь за большие заслуги, хотя означает она не так что бы уж очень приятную вещь: мучиться магу до самого Страшного суда, и никакой передышки в доблестных рядах королевской армии! Среди тех, кто выкрал его из храма владычицы Иштар, был невысокий иудей с рассеченной губой… Симонов сменил с тех пор множество тел, но шрам всякий раз без видимой причины возникал в день восемнадцатилетия очередного тела.

– Не скажи, Петрович. Маньяки вокруг нас, маньяки среди нас. Нет житья от маньяков. Я просыпаюсь – будильник звенит как маньяк. Жена подает кофе, сваренный по какому-то древнему маньячьему рецепту. Новости – точь-в-точь газета, где вся редакция – маньяки со стажем, а главный редактор – маньяк-душегуб. Скоро, мне кажется, заглянув в зеркало с утра, я увижу типичного маньяка.

Андрей Петрович дал Бойкову пивную кружку, до краев наполненную очень дорогим и очень хорошим кофе. Андрей Петрович был умным и сообразительным человеком. Он поглядел на Бойкова и сказал ему:

– Сунь руку в правый карман. Пожалуйста.

– Сунул.

– Что там?

– Пластиковый предмет длиной пятнадцать сантиметров, без малейшей магической ауры, цветом пегий, формой удлиненный и со множеством зубчиков… Я что-то пропустил?

– Да. Это маньяк!

– Петрович… Это расческа.

– Попробуй-ка причесаться!

Пробует. Все идет нормально. Бойков с тревогой смотрит на соратника.

– Э?

– Ты только взгляни, что падает с твоей головы!

– А вот этого не надо. Полтора века нет у меня перхоти.

– Ты смотри, смотри внимательнее. Ну!

– Что – ну? Ничего не упало. Два волоса упало. Что там с моими волосами? Чем они тебе не угодили? Еще, вроде не лысею: исправное, хорошо подкачанное тело, стараюсь зря не портить его…

– Возьми собственный волос двумя пальцами и осторожно подними его в воздух… так… теперь посмотри на него внимательно.

– Да?

– Это маньяк. И второй – тоже маньяк. Будь с ними предельно осторожен.

– Петрович, а еще где они прячутся?

– Сходи на кухню и загляни в холодильник. Давай.

– Петрович, затянулось.

– Сделай, пожалуйста, сударь мой, как я говорю. Хоть ты у нас и старший.

Пошел Бойков, куда направили. Открыл холодильник и кричит Симонову:

– Что из всего – маньяки?

– Две бутылки пива видишь?

– Они тоже… с наклонностями?

– Нет, просто я хочу пива, да и тебе не помешает.

Принес. И смотрит на собеседника грустными глазами собаки в предсмертном возрасте. В том возрасте, который у людей для безобидности называют пенсионным.

– Все равно не смешно, Петрович.

– Кирилл, да ты никак пьян.

– Терминаторы не пьют.

– Знаешь, Кирюша, последний раз я видел тебя до такой степени печальным, что даже растрепанным… очень давно. С нулем юмора в мозгах ты бываешь только в одном случае: когда похмелье обретает масштабы контузии. Подобное несчастье ты умеешь нейтрализовывать до его наступления. А забываешь нейтрализовать только в тех случаях, когда кто-нибудь мертв. Нас двое, да еще Маша на подхвате. Что с ней?