Ловец человеков - Надежда Попова Страница 17

– Да, майстер инквизитор. Я все понял.

– Даже если там окажется сам Папа и скажет, что возьмет у тебя письмо, что ты должен сделать?

– Сказать «нет», – не задумавшись ни на миг, отчеканил тот; Курт кивнул:

– Молодец. Держи. С печатью обращайся бережно, – предупредил он, глядя, как парень прячет письмо. – Не сломай ненароком.

Тот оцепенел на миг, снова побелев, – очевидно вообразив во всех деталях, что будет, если курьер доставит секретное послание со сломанной печатью; доказать, что оный курьер не делал поползновений это послание прочесть или не дал его изучить либо же списать, не приведи Господь, кому другому, будет не просто сложно – невозможно.

– Да, майстер инквизитор, – заметно севшим голосом подтвердил Пауль.

– Теперь повтори, что ты должен сделать.

Тот кивнул, глядя на Курта верным взглядом новобранца в городской страже, и выговорил, четко чеканя слова:

– Ехать в Штутгарт – немедля и без остановок. Ни с кем не общаться. Не отвлекаться. Вручить письмо лично обер-инквизитору Штутгарта.

– Все верно. Последнее: остановиться ты можешь, чтобы перевести дух; мне не надо, чтобы ты переломал ноги коню или себе. Когда выполнишь поручение, ты волен отправляться по своим делам, но – что?

– Молчать.

– Молодец, – повторил Курт, одарив парня улыбкой и хлопком по плечу; тот снова вспыхнул пятнами и вздернул голову. – Свободен.

Пауль развернулся к коню, вскарабкался в седло, от волнения не сразу попав в стремя, и устремился с места в галоп, позабыв проститься с майстером инквизитором.

Курт улыбнулся, глядя, с какой стремительностью уносится прочь облако пыли, и тут же вздохнул. Не свернул бы себе шею, в самом деле…

Но – нет; через четверть, может половину, часа раж пройдет. Рвение и осознание значимости доверенной ему миссии останется, но горячность выветрится. Да и конь вскоре заартачится идти галопом, и придется перейти на рысь, а часа через четыре, много – пять, парень поймет, что и ему самому необходимо передохнуть. Если остановка будет всего одна, и не более часа, то он вполне поспеет в Штутгарт к вечеру, причем не самому позднему. Далее все зависит от степени доступности запрошенной Куртом информации; он уповал на то, что до времени встречи, назначенной через два дня, не считая этого, ее получить все же успеют.

* * *

Когда Курт добрался до Таннендорфа, было уже за полдень, однако он потратил время на то, чтобы отыскать спуск к реке, – после восьмичасового путешествия по полям под все сильнее припекающим солнцем сапоги были целиком в травяной крошке и пыли, а сам майстер инквизитор, казалось, пропитался и этой пылью, и солнцем насквозь. За час высох и он сам, и одежда; к реке, слава Богу, никто за это время не пришел – уже одеваясь, Курт вдруг подумал, в каком во всех значениях неловком положении застукали бы тогда майстера инквизитора…

К трактиру он шагал уже напрямую, самым кратким путем, теперь не таясь за задними дворами; во-первых, те, кому он попался на глаза утром, и без того раззвонили по всем своим знакомым, что видели майстера инквизитора уходящим спозаранок неведомо куда, а во-вторых – слишком умаялся и проголодался, а потому хотел добраться до места поскорее. Деревня уже вступила в разгар дня, и нельзя было десяти шагов пройти без того, чтобы не попасться на глаза кому-нибудь на улице либо же находящемуся у себя во дворе: сквозь местные заборы каждый желающий мог видеть все происходящее вовне. Теперь с Куртом здоровались, причем – каждый. Поначалу он отвечал, односложно и без эмоций, но после это стало раздражать, и он лишь нервно дергал углом рта в ответ на очередное «доброго дня, майстер Гессе». На другую сторону улицы никто не переходил, скрывая взгляд; однако под конец своего пути до трактира Курт почти уже начал желать этого, лишь бы не видеть услужливо-напряженных физиономий, кривящихся в улыбке фальшивого радушия.

В трактире оказалось не более людно, чем вчера, что немало Курта порадовало; он увидел все тех же четверых, которых, кроме Бруно, наблюдал здесь в день своего прибытия. Само собой, все четверо, увидев его, привстали, нестройным хором желая доброго дня и здоровья. Толстяк Карл явился тут же, вероятно услышав их. Курту вдруг пришло на ум, что, может, именно он и велел крестьянам здороваться погромче, дабы подать ему сигнал о возвращении высокого гостя.

– Вы так рано исчезли, майстер Гессе, – запричитал трактирщик, напомнив не то оставленной девице, засыпавшей в компании и проснувшейся поутру в одиночестве, не то плакальщице на похоронах. – Я так и не успел спросить вас, что вы предпочитали бы к столу; ведь в чем-то прав этот подлец Бруно – здесь редко готовят, потому как некому…

А я не хотел оставаться у отца Андреаса, с тоской подумалось Курту.

– Мне все равно, – отозвался он, оборвав поток речей трактирщика.

– То есть как же?.. – оторопело и как-то даже обиженно пробормотал тот. – То есть, разве может быть?.. Ведь из готового сию минуту только колбасы и копчености, а…

– Я сказал – мне все равно, – повысил голос Курт, усаживаясь туда же, где сидел вчера. – Я не привередлив. Главное – быстрее. И подготовь моего жеребца.

Карл исчез, продолжая на ходу бормотать укоризны; Курт уставился в стол перед собой, опустив на ладони голову и глядя в стол. Оттого, что проснулся сегодня так рано и долго ходил пешком, навалилась усталость и клонило в сон; сегодня были планы допросить капитана баронской стражи, но вопросы, которые надо будет задать ему, в мозгу не складывались никак. Когда, продумывая то, что следует спросить, Курт добирался в своих мыслях до четвертого вопроса, он забывал первый. Может быть, лучше их записать?..

– Вот, уж что есть, – возник рядом Карл, водружая перед постояльцем цыпленка и кашу из буковой пшеницы [17]с морковью. – Уж не недовольствуйте, если что не так, я ведь…

– Свободен, – оборвал его Курт, берясь за вилку, и Карл, благоразумно умолкнув, снова испарился.

Цыпленка с рассыпчатой, чуть сладковатой от морковки кашей непривередливый майстер Гессе уговорил целиком – четверти часу не прошло; похоже, блюдо это было приготовлено трактирщиком для себя с сыном, но угрызений совести Курт по этому поводу не испытывал.

Во времена обучения ему в руки попалась брошюрка – сборник страшных историй, составленный неким охотником на ведьм минувшей половины столетия; именовалась она «Правдивые истории, содеявшиеся истинно в мире». Истинного в этих историях не было ничего, но две-три из оных заслуживали интереса в смысле развлекательном. Одна из таких баек повествовала о доме, попадая в который всякий, даже самый добродетельный, человек делался подлецом и изувером, убивая всех кряду и дьявольски при этом хохоча, но стоило покинуть стены дома, и человек становился прежним. Дом, разумеется, в конце концов сожгли. Сейчас у Курта складывалось ощущение, что сходным местом является вся эта деревня, – вновь, как вчера, он начал раздражаться, вновь стала побаливать голова; теперь уже он начал понимать Бруно, а вот отца Андреаса перестал понимать совершенно. Спалить всю деревню, конечно, чересчур, но…