Фарландер - Кол Бьюкенен Страница 17

— Ты начинаешь утомлять меня, — недовольно проворчал Киркус. — Тебе нечего предложить, кроме наставлений, которые я слышал тысячи раз.

Она усмехнулась, и звук напомнил ему сухой шелест смятой под ногой бумаги. Раздражение только усилилось. Не переставая усмехаться, старуха перетащилась на диван и повернулась, подставив солнцу голую, сморщенную спину. Звук ее смеха пролился за борт императорской баржи и упал в бурую воду Тойна, ровно в промежутке между плесками медленно поднимающихся и опускающихся весел, а упав, ушел к дальнему глинистому берегу, где, уловив его, зашевелился, мелькнул под солнцем и погрузился и неспешный поток неловкий крокодил.

Старуха вдруг щелкнула зубами.

— Но по-моему, ты забываешься, юноша, мм? Не став мужчиной, уже мнишь себя следующим Святейшим Патриархом. Очень хорошо, но пока что этого не случилось, и мне поручено наставлять тебя до тех пор, пока ты не докажешь, что достоин веры. Ты должен не просто знать вещи, о которых я только что говорила. Ты должен чувствовать их... чувствовать нутром.

— Вот я и чувствую нутром, — огрызнулся Киркус. — В том-то и проблема, старая ты карга.

Она взглянула на него с умеренным одобрением. Киркус знал, что является ее любимчиком, ее лучшим учеником, и иногда, ловя на себе вот такой пристальный взгляд, представлял старуху неким полубезумным скульптором, заточившим себя на годы в мастерской, чтобы довести до совершенства некое свое творение. Оторвавшись от этих жадных глаз с не вполне приятным чувством, Киркус воззрился на стоящую за диваном рабыню с опахалом из страусовых перьев. Девушка, по рождению наталийка, отличалась худобой, ее рыжие волосы свисали до маленьких, но твердых грудей, невидящие глаза прятались за повязкой из нежного шелка, а на руках были белые перчатки — на тот случай, если она вдруг случайно дотронется до божественной кожи Манна. Аппетиты, лениво размышлял Киркус, любуясь ее гладкой кожей. Он даже позволил себе представить, каково бы было взять ее здесь, на палубе, эту слепую и глухую девчонку, способную воспринимать мир только через осязание — ощущение, приносящее либо удовольствие, либо боль, — единственное доступное ей теперь. Мысль об этом отозвалась вдруг заметной физической реакцией.

— Терпение, — не скрывая радости, ответила жрица, все внимание которой сосредоточилось на зримом доказательстве его проснувшегося энтузиазма. — В полдень у нас остановка в следующем городе. Полагаю, ты слышал о нем. Скара-Брей.

Киркус кивнул. Прочитав о городе в недавно опубликованном труде Валореса «Обзор Империи», он вовсе не горел желанием выслушивать еще одну нудную лекцию.

— Думаю, мы найдем кой-какие игрушки для твоей инициации. Потом нанесем визит местному верховному жрецу, поедим и выпьем.

— Если бы только пищи я желал, — мрачно пробормотал он, бросая на рабыню еще один тяжелый взгляд.

— Бедный, несчастный ребенок. Не расстраивайся, в конце концов ты все свое получишь. Главное — верь старухе, которая желает тебе только добра.

Взгляд ее скользнул по речной глади, и черты ненадолго смягчились — наверное, вспомнилось что-то, может быть собственное посвящение в жрицы. На какое-то мгновение лицо ее стерло патину прожитых лет и предстало во всей красоте юности.

— Клянусь ночью Кулла, дав волю желаниям, ты поймешь наконец, что такое быть избранным. Это, мой мальчик, я тебе гарантирую.

Еще одна служба, вздохнул про себя Киркус, но, проглотив раздражение и досаду, согласно хмыкнул — только бы отстала. Пусть себе утешается собственной показной мудростью, ей ведь ничего другого не осталось: красота ушла, как и реальная власть при дворе его матери.

Киркус постарался направить мысли на что-то другое. Прошелся взглядом по воде, до самого дальнего берега, ища что-нибудь интересное, занятное. Но попадались лишь птицы и жучки-паучки да кое-где склонившийся к воде полосатый черно-белый зел. Все это изрядно надоело. Шел двенадцатый день путешествия — до того он десять месяцев разъезжал по Империи, знакомясь с ее достопримечательностями, — но река не менялась, оставаясь однообразно вонючей, унылой, неторопливой, и за все время ему ни разу не позволили действовать самостоятельно, в соответствии с его желаниями и потребностями.

И ничего не поделаешь. Как ни крути, старая карга — его бабуля.

* * *

Тойн был одной из величайших рек Мидереса. Начиная свой путь от могучих гор Арадерес, где десятки речушек и ручейков, соединившись, впадали в Птичье озеро, он разливался по равнине широким потоком, достигая в некоторых местах более лака в поперечине. Река служила торговой артерией Наталя, и именно на ней стояли все крупнейшие города страны.

Народ гордый и свободолюбивый, наталийцы не покорились ни одному из своих соседей — ни Серату на западе, ни Тилану и Патии на востоке. Тысячу лет их культура развивалась и процветала в самых благоприятных условиях, не зная ограничений, не встречая помех, достигая высот и в философии, и в науке, и в искусстве. Приняли наталийцы и пришедшее издалека учение Дао, приняли так же, как принимали все новые идеи и учения, добавив новое к старому, к тому, что издревле практиковалось и взращивалось на их собственных землях.

Теперь, однако, от былой гордости осталось немногое. Полтора десятка лет назад столь дорогая сердцу наталийцев независимость пала под тяжелыми сапогами выступившей в поход Священной империи Манна. Какое-то время наталийцы вели против оккупантов партизанскую войну, но разрозненные очаги сопротивления были наконец подавлены, а жестокое воздаяние за мятежность, предание мучительной смерти населения нескольких городов заставило склонить голову и подчиниться силе даже самых гордых. Теперь Наталь представлял собой всего лишь еще одну провинцию Священной империи и управлялся, как и прочие завоеванные территории, жрецами Манна, составлявшими административную иерархию. Традиционные верования были запрещены, все учения и концепции, не совпадающие и не признающие приоритета божественной плоти, строго цензурировались и уничтожались.

К тому моменту как имперская баржа причалила к пристани Скара-Брей, набережная города уже приняла должный вид, став похожей на прочие населенные пункты Империи. С фронтонов старых и новых зданий свисали огромные щиты, предлагающие товары и услуги всем неспособным читать на торге, а у складов собрались толпы безработных, рассчитывающих найти занятие хотя бы на ближайшие дни. Разжиревшие патриции и их телохранители надзирали за погрузкой и разгрузкой драгоценных грузов. В тенистых аллеях и подворотнях томились в ожидании проститутки и нищие, многие из которых мучились, пропустив регулярную дозу. Тут и там взгляд натыкался на вспомогательные отряды, обеспечивающие поддержание порядка и спокойствия. Комплектовались эти отряды большей частью из местного населения, и члены их отличались не только белыми кожаными доспехами, но и суровым, настороженным выражением лица, свойственным всем тем, кого презирает собственный народ.

Как бы громко, однако, ни требовали независимости гордые наталийцы, оккупация Империей пошла им на пользу по меньшей мере в одном отношении. Пятнадцать лет назад набережная выглядела совсем по-другому, поскольку товарообмен на ней протекал с той же неторопливостью, что и река, от которой зависела вся местная торговля. Теперь же деловая активность возросла стократ.