Имя ветра - Патрик Ротфусс Страница 17

Если эта история должна быть чем-то вроде книги моих деяний, нужно начать с начала — с того, кто я на самом деле такой. Для этого следует вспомнить, что, прежде чем стать кем-либо еще, я был одним из эдема руэ.

Вопреки всеобщему заблуждению, не все странствующие актеры относятся к руэ. Моя труппа не была жалкой кучкой фигляров, показывающих за пенни трюки на перекрестках или поющих за ужин. Мы были придворными актерами, людьми лорда Грейфеллоу. Во многих городках наш приезд становился большим событием, чем праздник Середины Зимы и Солинадские игрища, вместе взятые. В нашей труппе было не меньше восьми фургонов, а артистов больше двух десятков: актеры и акробаты, музыканты и фокусники, жонглеры и шуты — вся моя семья.

Вряд ли вы когда-нибудь видели лучшего актера и музыканта, чем мой отец. А моя мать обладала удивительным даром слова. Оба они были красивы: темноволосые и смешливые — и руэ до мозга костей. Этим уже все сказано.

Пожалуй, только стоит добавить, что моя мать была благородной дамой — до того, как стала бродячей артисткой. По ее рассказам, мой отец сманил ее из «убогого, тоскливого ада» дивной музыкой и еще более дивными речами. Могу только предполагать, что она имела в виду Три Перекрестка: когда я был совсем мал, мы ездили туда навестить родственников. Один раз.

Мои родители не были по-настоящему женаты — я имею в виду, они не позаботились узаконить свои отношения в какой-либо церкви. Меня этот факт совершенно не смущает. Они считали себя женатыми и не видели особого смысла объявлять об этом какому-либо правительству или богу. Я уважаю это. По правде говоря, они выглядели куда более преданными и любящими супругами, чем многие официально женатые пары, которые мне встречались с тех пор.

Нашим покровителем был барон Грейфеллоу, его имя открывало многие двери, обычно закрытые для эдема руэ. В благодарность мы носили его цвета: серый и зеленый — и способствовали укреплению славы Грейфеллоу во всех краях, до которых добирались. Раз в год мы проводили два оборота в замке патрона, развлекая его самого с домочадцами.

Это было счастливое детство — расти посреди вечной ярмарки. Во время долгих переездов между городами отец читал мне классические монологи. Декламировал он в основном по памяти, и его голос раскатывался по дороге на четверть километра. Я помню и чтение вместе, где я вступал на вторых ролях. Отец поощрял меня произносить особенно удачные отрывки самому, и я научился ценить хорошо сказанное слово.

С матерью мы вместе сочиняли песни. В остальное время мои родители разыгрывали романтические диалоги, а я повторял за ними по книгам. Иногда мне это казалось чем-то вроде игры. Плохо же я понимал, как ловко меня учили.

Я рос любознательным ребенком — скорым на вопросы и всегда готовым учиться. Поскольку моими учителями были акробаты и актеры, мне никогда не приходилось бояться уроков, как большинству детей.

Дороги в те дни были хороши, но осторожные люди все равно, ради пущей безопасности, путешествовали вместе с нашей труппой. Они пополняли и расширяли мое образование. Эклектическим рассуждениям о законе Содружества я научился у странствующего адвоката, слишком пьяного — или самодовольного, — чтобы замечать, что читает лекции восьмилетнему мальчишке. Я выучился понимать лес у охотника по имени Лаклис, который путешествовал с нами почти целый сезон.

Я изучил омерзительную закулисную кухню королевского двора в Модеге с помощью… куртизанки. Мой отец всегда говорил: «Называй щуку щукой, а лопату лопатой. Но шлюху всегда зови леди. Их жизнь нелегка, а вежливость никому еще не вредила».

Гетера едва уловимо пахла корицей и в мои девять лет казалась мне необычайно привлекательной, хоть я еще не догадывался почему. Она учила меня никогда не делать втайне того, о чем я бы не захотел говорить публично, и предостерегала от разговоров во сне.