Лунный принц - Екатерина Оленева Страница 17

– Ого! Ты настолько самовлюблён, что думаешь, будто один перепихон с тобой заставит меня потерять от любви голову? – засмеялся я, боюсь, не без горечи.

– Я не самовлюблён, – голос его звучал устало. – Просто… просто хочу, чтобы ты всё понял правильно.

– Правильно – это как? Что я должен понять? Что ты хочешь мне сказать?

– Мне нужна была боль, а не удовольствие, – жёстко заявил он мне.

Какое-то время мы молча смотрели друг на друга. Отчего-то в голове стоял тяжёлый туман.

– И что? Удовольствия совсем не было? – с лёгкой издёвкой поинтересовался я.

– К сожалению… больше, чем я хотел бы получить. Прости, что использовал тебя…

– И за то, что я сейчас тебе вру, – добавил я.

Он вопросительно приподнял бровь.

Я шагнул к нему ближе, глядя прямо в глаза. Ральф не отступил, отвечая взглядом на взгляд.

– Вру?

– Если бы ты хотел боли без секса, что мешало тебе об этом попросить?

– Учитывая нашу физиологию, ничто не способно доставить её сильнее. Так что… ты мне нравишься, Альберт. И я надеюсь, что сегодняшний инцидент не помешает установиться дружеским отношениям между нами?

– С чего бы? Одно другому не мешает. Ведь так?

Он кивнул:

– Так.

Я придвинулся ближе:

– Разрешишь?..

Ральф в недоумении чуть свёл свои идеальные, будто нарисованные, брови:

– Разрешу – что?..

– Хочу почувствовать, что чувствуешь ты.

– Нет! – он почти грубо отпихнул меня от себя, чем, признаться, удивил.

– Почему?

– Потому что тебе это чувствовать не надо.

– Думаешь, я никогда прежде боли не испытывал?

– Альберт, я ответил на твой вопрос. И ещё – день был чертовски утомительный, мне нужно отдохнуть. Я хочу побыть один. Если бы ты услышал меня в первый раз, сейчас не пришлось бы жалеть о том, как ты провёл последние пару часов.

Я окинул его насмешливым взглядом:

– А кто тебе сказал, что я жалею?

Я видел, что ему хуже. Дрожь, сотрясающая его тело, можно было не только ощутить, но и видеть. Он явно с трудом сдерживался и не мечтал продемонстрировать собственную слабость.

– Просто – уйди, – слабым голосом попросил он.

– Хорошо. Только дай слово, что не натворишь глупостей?

Ральф удивлённо взглянул на меня:

– Какие ещё глупости я могу натворить? Обещаю, несколько часов буду вести себя тихо, как мышка.

***

Синтия сидела внизу, в кресле, прямо напротив огромной лестницы, спускающейся со второго этажа вниз. Неподвижно, как статуя и в самой это неподвижности уже не было ничего хорошего.

Я сказал, что не жалею о случившимся? Я солгал. Правда в том, что Синтия собиралась заставить меня пожалеть об этом ещё больше. Эта кукольная неподвижность могла скрывать только дикую, клокочущую ярость. Трудно даже сказать, во что это сейчас выльется.

Ну, что ж? Преступление и – наказание. Поехали.

Не спеша, вальяжным шагом я спустился по ступенькам и так же неторопливо подошёл к ней. Наверное, во взгляде моём светился вызов. Я знал, что моё спокойствие её бесит. Я почти кожей чувствовал её боль, её отчаяние и вопреки тому, что она сейчас думала, меня это вовсе не радовало и не забавляло.

Пусть злится. Злость всегда помогала её выживать.

Дойдя до кресла, в котором она сидела, я остановился, выжидающе глядя на неё и держа руки в карманах.

Она всё молчала. И тишина становилась непереносима.

Может быть, ждала, что мне надоест и я уйду? Или, может, пыталась взять себя в руки и не выплеснуть на меня весь тот ад, что сейчас был в её сердце.

Я не уходил. Просто стоял и ждал.

И дождался.

Подскочив, она со всей силы, на какую только была способна, закатила мне оплеуху. Аж искры из глаз! Ну, круто же?

– Ты! Подлая, мерзкая, грязная скотина! Как ты мог!? Как ты мог так со мной поступить?!

– С тобой?..

– Не смей паясничать! Ты знал, что для меня значил этот человек и ты сделал это. Скажи, мои чувства для тебя совсем ничего не значат?

– А для тебя – мои?

– Тебе так необходимо с ним трахаться?!

– Тебе так необходимо воскрешать мертвецов?

– Прекрати! Не смей играть со мной в эти игры! Все мужчины просто скоты, которых не интересует ничего, кроме их концов. Он же едва дышит. Ты всерьёз думаешь, что он с тобой удовольствие получал?

– А может быть, мне нравилось причинять ему боль, об этом ты не думаешь?

– Нет, Альберт, я тебя хорошо знаю. Ты не садист, ты – эротоман. Особенно падкий на всё красивое, новое и необычное. Тебя легко обольстить, заставить сострадать, влюбиться… и совершенно невозможно заставить что-то по-настоящему сильно любить. Когда-то я думала, что, хотя бы я для тебя исключение, но я ошибалась. Ты ценишь только себя, только свои желания, свои удовольствия. Хоть бы раз ты подумал о том, что чувствуют другие? Ты говоришь, что из нас двоих я большее чудовище, чем ты – и ты прав. Но кто меня превратил в это чудовище?

– Кто? Я?

– Ты, – голос её звенел от сдерживаемых слёз. – Именно ты! О! Да, я так понимаю, ты хочешь мне напомнить, что нашу с тобой связь начала я? Всё верно! Знаешь, почему я это сделала? Потому что была влюблена в Ральфа, с которым ты, зная о моих чувствах, сношался на каждом углу!

– Синтия, нам было по двенадцать. У нас был спермотоксикоз и какая нормальная баба станет спать с двенадцатилетними пацанами? Даже шлюхи, знаешь ли, имеют свои принципы. Так что обходились, как могли.

– А мне было четырнадцать. У меня тоже был нехваток мозга и переизбыток эмоций. И я до последнего надеялась, что ты не откликнешься на мои заигрывания, что остановишь меня… я была очень глупой и наивной, правда?

– Да.

– Я думала, что хоть ты-то меня любишь?

– Я и люблю. Всегда любил. И буду любить. Я тебя не брошу, чтобы не случилось.

– Чем ты руководствовался, когда предложил спать всем втроём? Тебе тогда не казалось, что это – слишком?

– Мне казалось, что раз всем хорошо и приятно, почему нет? Я был ребёнком! Испорченным, да – но ребёнком. Мы все были такими. Нашим родителям просто следовало лучше за нами следить. Но то, что они всё прошляпили, всё равно не заслуживало смертной казни, Синтия.

– Сегодня ты ребёнком не был. И всё же сделал то, что сделал. Потому что ты такой, какой есть. И ты даже извинения не просишь. И я знаю почему – потому что завтра ты сделаешь это снова. И снова. И снова. Ладно, я недостаточно хорошо и чиста для того, чтобы хранить мне верность и сама наша связь есть суть извращение. Но как же Кэтрин?