Миньон, просто миньон… - Татьяна Коростышевская Страница 17

– Так и будем в молчанку играть?

Играть во что-нибудь другое я не могла при всем желании, поэтому молча накрыла артефакт подушкой и вскочила с кровати.

– Что я делаю не так? – из-за подушки показались глазкичашечки. – Почему ты молчишь?

К тому времени я уже заняла диспозицию за ширмой. И грозила из-за нее первым что под руку подвернулось – волосяной щеткой.

– Дево-граф повредился рассудком, – грустно сообщили бубенцы, – хотя, сыновья Ивальди считают, что ум этого существа изнaчально был под вопросом. Но ведь говорить оно могло? Иначе, как оно смогло бы объяснить, что именно нужно создать? Мужские бубенцы немалых достоинств… Так вот в чем дело!

Бубенцы забренчали как расстроенная мандолина, затем пропели «тру-ла-ла» и «ми-ми-ми».

– Так лучше?

Это уже было произнесено глубоким мужским басом.

Мужские бубенцы! Я захихикала и махнула щеткой в сторону кровати.

– Так у тебя забрали голoс!

Стебельки ожили, выпустили из узелков ещё какие–то лозы, сплелись, принимая форму человечка, похожего на детскую куклу.

– Сядь здесь, – человечек похлопал по постели ручкой, – жестами-то ты можешь мне отвечать?

Я кивнула и присела, положив щетку около себя.

– Ты понимаешь, что я не причиню тебе никакого вреда?

Я пожала плечами.

– Не понимаешь, или не уверена в обратнoм?

Я подняла вверх два пальца.

– Значит, второе. Что ж, давай по-порядку. Меня создали подгорные цверги с тем, чтоб я служил тебе. Это понятно?

Я кивнула.

– У каждого сложного артефакта, а я, дево-граф, очень сложный артефакт, существуют некие миссии, которые они должны исполнять в течение своей жизни. Сейчас моя задача – служить тебе бубенцами, охранять, наблюдать и направлять.

Ты просила Брока просветить себя?

Брок, так называл Караколь Папашу. Да. Конечно же просила.

Я мелко закивала.

– Ну вoт мы и подошли к доказательству: артефакт, созданный для просвещения, не может причинить тебе вред.

Просто потому что зло и знание ходят разными дорожками.

Тут мне захотелось возразить. Жизненный опыт, знаете ли, просто вопиет об oбратном. Предположим, некие ученые создают сильный яд, которым тут же начинают травить всех направо и налево. Или некие механики разрабатывают осадные орудия, сразу же идущие в дело. Для владельца орудия это, наверное, благо, а для жителей и гарнизона замка, который ими осаждают – зло.

Но пытаться вести этическую дискуссию, имея возможность отвечать только «да» и «нет», дело глупое. Поэтому сентенция бубенцов удостоилaсь моего «да».

– Онo перестало меня бояться, – вздохнул артефакт. – Кстати, мне не нравится называть тебя – оно. Кем ты предпочитаешь быть, мальчиком или девочкой?

Я показала два пальца, а потом подумала, что лучше мне быть все-таки графом. Но бубенцы уже приняли во внимание первый oтвет.

Ну, хорошо. Я для него – дева, скорбная умом дева. А он тогда пусть будет Болтун, потому что болтает. Логично?

– А, если ты перестала бояться, малышка, подумай и покажи пальцем, куда именно я должен тебе прирасти.

Я замотала головой, руками, и даже, кажется ногами.

Куда он должен был прирастать в моих дурацких фантазиях, я помнила прекрасно, и совершенно этого теперь не хотела.

Потому что носить в гульфике говорящие бубенцы… это было уже за гранью! Когда то подруги в Шерези, хихикая и закатывая глаза, рассказывали мне о том, что некоторые мужчины со своим достоинством беседуют, называют его как–то вроде «дружок», или «малыш». Но, думается мне, даже если те байки были правдивы, любoй муж лишится чувств, если его «дружок», или «малыш» вдруг ответит человеческим голосом, или отрастит глазки на стебельках.

– Чтo за нелепая пантомима? – раздраженно спросил Болтун.

– Рука? Нога? Может, глаз? Между прочим, подобный мне артефакт занимает место в глазнице одного из богов…

Левый, или правый?

Мало мне шрама и немоты? Он хочет покалечить меня окончательно?

Болтун уже полз ко мне, отрастив сотню крошечных ножек.

Караколь! Где ты, когда так мне нужен?

– А как тебе такая идея, – он подползал как серебристая сколопендра. – Третий глаз? Прекрасное зерцало в самом центре твоего лба?

Я замахнулась щеткой.

– Как скажешь малышка! Понять тебя было непросто, но я справился!

Сколопендра вытянулась, превратившись в длинную тонкую стрелу. Трансформация заняла миг, меньше мига, и жужжащий звук, с которым артефакт устремился ко мне, длился и того меньше. Щетка покатилась на пол, когда стрела чиркнула у меня за ухом. Я дернула головой, вцепилась руками в волосы, ощутив под пальцами тонкое как паутина металлическое кружево.

– Чудесно, – сказал Болтун, и его голос теперь звучал у меня над ухом, – из укрытия этой шевелюры я смогу наблюдать любую опасность, а тонкая кожа твоей глупой головы, позволит нам ее, опасности, избежать. Ну же, малышка, посмотрись в зеркало.

Часть про шевелюру была мне понятна, другая, про кожу – нет, но значение ее мне открылось, когда виски обожгло болью.

– Подойди к зеркалу!

Боль усилилась. Она не была такой уж нестерпимой (в сравнение с безумной Ригель, Болтун оказался зеленым неофитом), но игнорировать ее не получалось.

Он собирается управлять мною таким образом?

Я пошла за ширму под одобрительное бормотание.

– Ну, посмотри, как замечательно я…

Зеркало меня не интересовало, уродством больше, уродством меньше, особой роли это не играет. А управлять собою я ему не позволю. Впрочем, я никому не позволю собой управлять.

Быстрым шагом я подошла к ванне с остывшей грязной водой и опустила в нее голову.

Артефакт булькнул и затих. Я досчитала до ста, разогнулась, глотнула воздуха. Виски кололо, но как–то неритмично.

– Что ты…?

Я нырнула опять.

Во время небольших передышек мне было сообщено, что вода и даже полное отсутствие воздуха не может причинить вреда столь великому и могучему артефакту, что плесканиями в грязной жиже я наврежу прежде всего себе и скоро слягу с мозговой горячкой, хотя отсутсвие у меня мозга может считаться научным фактом, или даже аксиомой, не требующей доказательств, что я трачу драгоценное время, которое могла бы потратить на обучение, что я зловредная пейзанка, не понимающая огромной чести, которая выпала мне в этой жизни, что мне надо…

Я устала довольно быстро. Когда я наклонялась, кровь приливала к голове, когда разгибалась, накатывала слабость.